Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

О личности Николая Георгиевича не берусь писать, его характеристику дали такие художники слова, как Куприн, Станюкович245 и другие. Всё было в нем обаятельно: внешняя красота гармонировала с внутренней. Большой любитель природы и детей, он художественно описывал и природу, и детскую душу. Во всем у Михайловского был широкий размах, и как метеор пролетел он над землей. Не любить его нельзя было. Талантливый инженер-изыскатель, он работал также вместе с незаурядным московским миллионером, меценатом литературы и искусства, строителем железных дорог Саввой Ивановичем Мамонтовым246, который очень любил его. Зарабатывал Михайловский чуть ли не сотни тысяч, но легко их тратил; давал литераторам, политическим деятелям на издание газет, журналов, устройство театров247Всю жизнь он проводил или на пароходах, или на железной дороге, и оттуда посылал телеграммы в тысячу и больше слов в редакции журналов «Мир божий»248, «Русское богатство»249, внося исправления в свои статьи. Он был большой фантазер, в особенности в сельском хозяйстве. Его имение Гундуровка в Самарской губернии поглощало все его доходы. Он влезал в долги и был каждый год уверен, что урожай обогатит не только соседних крестьян, но чуть ли не всю Россию. Откапывал гениальных, по его мнению, управляющих, лесоводов, выписывал из-за границы разные семена и вообще хотел вести сельское хозяйство на новых, западноевропейских началах. Засеял сорок десятин маком, любовался, как он цветет, но собрать не умел.

Всю свою землю Михайловский засеивал чечевицей и экспортировал ее в Кенигсберг (ныне Калининград – прим. ред.), но ни он сам, ни его «гениальные» сотрудники не были практическими деятелями, а посредники, транспортировавшие его чечевицу, дававшие ему деньги под большие проценты взаймы, пользовались его ошибками, эксплуатировали его, и в конце концов имение Михайловского было продано с молотка.

Всем этим Николай Георгиевич не огорчался. Он умел подчинять себе самых черствых ростовщиков. Приходил, бывало, к нему кредитор с мыслью чуть ли не задушить его, но стоило Николаю Георгиевичу заговорить, начать рисовать дальнейшие свои планы, и суровый кредитор смягчался и уходил, умиленный этой беседой. Михайловский так сильно верил в свои фантастические планы, так художественно рисовал их, что самые умные дельцы, большие практики, начинали ему верить. Человек кипучего темперамента, он заставлял кипеть и всё вокруг себя.

Конечно, он был большой сердцеед, и во многих его рассказах, в описаниях любовных похождений легко узнать самого автора. Фигурирует он также в романе Станюковича «Черноморская сирена»250.

На наших вечерах бывали и наиболее интересные представители прокуратуры и суда. Среди постоянных наших посетителей был Алексей Алексеевич Бибиков251; он недавно умер, достигнув восьмидесятидвухлетнего возраста. Это был большой друг Льва Николаевича Толстого. Многие говорили, что не Толстой повлиял на него, а он имел большое влияние на мировоззрение Толстого. Еще до освобождения крестьян он дал волю крепостным, отдав им, к ужасу дворян, всю свою землю. Богатый помещик, мировой посредник первого призыва, Бибиков был сослан по каракозовскому делу252в Вологодскую губернию, где находились в то время ссыльными Шелгунов, Лавров-Миртов253и другие. Вернувшись из ссылки, женился на простой крестьянке, сел на свою землю в Самарской губернии, рядом с хутором Толстых.

Он сам обрабатывал землю, хлеб на продажу возил в Самару. Главным помощником его был известный эмигрант Алексеев254На своем хуторе Бибиков устроил лечебный курорт исключительно для представителей третьего элемента и простого народа. Преимущественно на курорт приезжали учителя земских школ, фельдшеры, фельдшерицы, учащиеся. Трудовое начало проводилось Бибиковым и на этом курорте. Приезжие, если только они не были больными, сами себе ставили шалаши, к чужому труду не прибегая. Платили, кто и сколько хотел, трапеза была общая. Бибиков, его жена, а впоследствии и дети, по очереди, как и остальные обитатели курорта, подавали кушанья на стол; нередко все собирались у шалаша, где жил киргиз, приготовлявший кумыс, и начиналось круговое питье кумыса, причем каждый должен был чокаться с Бибиковым. Часто Алексей Александрович снабжал лечившихся деньгами, платьем и т.д.

Проездом в свое имение Николай Георгиевич часто останавливался в Самаре и неделями жил у меня. О нашей жизни он написал в своих очерках «В сутолоке провинциальной жизни»255, помещавшихся в журнале «Мир божий» за 1900 год и затем в отдельном издании, в девятом томе его сочинений256.

На наших вечерах, или, как их в шутку называли «ассамблеях», бывало в те годы от ста пятидесяти до двухсот человек; устраивались они очень часто по всякому поводу. Так как квартира была небольшая, кровати и гостиная мебель выносились, не щадили зимой даже горшков с цветами, а из соседних домов приносились столы и стулья. Двери в коридоре часто не затворялись, так как везде стоял народ.