Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

За весьма редкими исключениями, прокуроры старались ладить и, в свою очередь, рекомендовали так поступать своим товарищам и судебным следователям. Таким образом, всё зависело от взглядов губернатора и от личных его отношений к прокурору. Легко представить себе положение судебных следователей, – большей частью молодых, только что расставшихся с университетом, ярых поклонников судебных уставов, полагавших, что они призваны «очистить храм от мытарей», когда они должны были действовать в контакте с полицией и щадить их «священную работу», то есть дознание. Как я сказал, общество даже не поддерживало представителей судебного ведомства.

До какой степени общество, в особенности крестьяне, было убеждено, что чиновники «берут», видно из следующего случая: по одному старому, завалявшемуся делу вызывалась крестьянка, у которой давным-давно украли два пуда хлеба. Эту потерпевшую долго разыскивали. Она жила одна в мазанке и часто отлучалась, то на богомолье, то на ярмарки. Наконец удалось вручить ей повестку. Она явилась ко мне. Это было в летний, знойный день. Как значится в начале моих воспоминаний, я занимал большую квартиру в Старом Буяне Самарского уезда. Пришла она с котомкой на плечах, в пыли, усталая, в роскошный мой кабинет с вольтеровскими креслами. После долгих уговариваний и даже приказаний решилась сесть на кончик кресла и всё оглядывала мой кабинет.

Она дала мне обычное показание; в краже никого не обвиняла:

– Вестимо, люди украли, а кто – бог их знает. Господь им судья!

Я сказал, что она свободна, и попросил прислугу напоить ее чаем. Она встала, расстегнула кофту, вынула какую-то тряпку, стала ее рассматривать, потом вынула оттуда большую медную монету, семишник (три копейки), и дала ее мне, сказав:

– Возьми, батюшка, за труд, прости Христа ради, больше у меня нет.

Из распросов я узнал, что она, как все крестьяне, считала, что без взятки ничего нельзя сделать и, если она мне ничего не даст, то ее снова потянут к допросу.

С течением времени население, конечно, стало различать чиновников разных ведомств. Но общество не могло же переродиться и проникнуться сразу чувством гражданского долга, сознанием своих обязанностей и желанием содействовать судебной власти в раскрытии правды.

Помимо глубоких исторических причин, объясняющих инертность русского человека и отсутствие у него сознания гражданского долга, уклонение его от явки к следствию или в суд можно объяснить еще особыми условиями:

свидетели боялись мести со стороны лиц, против которых надо было давать показания, а кроме того, эти громадные расстояния, неудобные пути сообщения, значительная трата времени, все это, если не оправдывает, то вполне объясняет такое отношение, в особенности, крестьян к гражданской обязанности – содействовать правосудию.

Положение следователя подчас бывало очень тяжелое. Разрушая искусственно созданное полицейским дознанием обвинение, не имея возможности добыть достаточных для этого улик, ему приходилось направлять дела по 277-й статье устава уголовного судопроизводства, то есть к прекращению.

* * *

Я заведывал уездным следственным участком, но часто исполнял обязанности городского следователя, а также следователя по важнейшим делам. Дела, где требовалось знание человеческой души, где нужно было выяснить все условия, которые привели к совершению преступления, попадались очень редко.

Привлекать обвиняемых приходилось на основании свидетельских показаний. О свидетельских показаниях много писалось, собственно о психологии этих показаний. Об одном и том же факте три или четыре очевидца дают разные показания. Я уклонюсь несколько в сторону и расскажу следующий случай.

В большом торговом селе Елховка Самарского уезда в одно лето происходили частые пожары. Подозрения в поджогах падали на Ивана Хохлова и Ивана Хренова. Оба они вели разгульный образ жизни. В пьяном виде имели обыкновение грозить: «Я те петуха пущу!» (то есть подожгу). Их часто сажали в кутузку, привлекали к дознанию, производили следствия по обвинению их в поджоге, но дела прекращались, за отсутствием серьезных улик.

Как-то раз ночью, получаю я донесение от полицейского урядника о большом пожаре с человеческими жертвами в селе Елховке. Дознанием было установлено, что поджог совершен Иваном Хохловым и Иваном Хреновым. В виновности этих лиц сомневаться нельзя было, так как две женщины, возвращаясь поздно вечером домой, видели, как от места, где начался пожар, бежали эти Иваны и, пробежав мимо них, скрылись. Эти обе женщины хорошо, в лицо видели заподозренных, причем у Ивана Хохлова в руках было даже что-то вроде обгорелой тряпки или пакли. Кроме того, за несколько дней до пожара Хохлов повздорил с сыном хозяина того дома, с которого начался пожар, и пригрозил ему: «Я-те красного пущу!» Когда полиция явилась в дом Хренова и Хохлова, их там не оказалось. Родные сказали, что дня два-три тому назад они ушли, а куда, не известно.