Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

В марте того же года Чебышев получил сенаторство. Как-то раз он пригласил меня к себе в кабинет. Тон его был уже не прежний, он удивлялся, что до сих пор я не подал в отставку, что он дал слово министру Щегловитову, что я прошение подам, а между тем я медлю. Это было накануне его отъезда в Петербург. На его место был назначен старшим председателем тот же Миндер. Это обстоятельство еще больше заставило меня поскорее развязаться с судебным ведомством. Было очевидно, что при прокуроре Богданове, при старшем председателе Миндере никакими общественными делами мне нельзя будет заниматься. Я подал прошение не об отставке, а о том, что, предполагая по болезни оставить службу, я хочу выяснить, какая, мол, пенсия и эмеритура меня ожидают. Такое прошение ни к чему не обязывало меня.

Миндер, назначенный старшим председателем, сделал визиты судейским, в том числе и мне.

В июле 1911 г. я уехал за границу на каникулы и вернулся в Петроград 12 сентября того же года. Застал я письмо моего доброго знакомого – члена судебной палаты С. П. Алиенова. Алиенов мне писал, что состоялось общее собрание окружного суда и, на случай выхода моего в отставку, суд избрал в кандидаты на мое место некоего Лупандина, брата члена судебной палаты, который был очень близок к Миндеру. Я возмущен был таким холопским отношением суда. Я еще не успел подать прошение об отставке, а уже спешат выбрать на мое место другого. Желая узнать о размерах пенсии и эмеритуры в случае выхода в отставку, я зашел в министерство юстиции к Н. Н. Ленину398, заведывавшему пенсионным отделом. Ленин просил меня зайти за справкой на следующий день. Когда я пришел, Ленин мне сказал, что начальник отделения личного состава А. Н. Веревкин просит меня зайти к нему по очень серьезному делу. Когда я пришел к последнему, он мне передал, что министр юстиции Щегловитов, узнав о моем приезде, очень желает меня видеть, что Щегловитов крайне, мол, благосклонно ко мне относится и усиленно просит меня побывать у него. Я сказал, что завтра в семь часов еду с женой в Саратов, что у меня имеются уже билеты, а между тем у Щегловитова прием кончается, и что я могу опоздать на поезд.

Веревкин стал убеждать меня, что Щегловитов первым примет меня. Посоветовавшись с близкими, я решил на другой день посетить Щегловитова.

Щегловитов меня принял одним из первых. Когда я вошел в кабинет, он встал, подошел ко мне, усадил в кресло, сам тоже сел и приготовился, по-видимому, слушать меня. Я стал ему рассказывать о моих отношениях к суду, хотел говорить о делах, на которые он, по словам Чебышева, обратил особое внимание, но Щегловитов всё время молчал, а затем прервал меня вопросом:

– Можно ли быть с вами откровенным?

– Пожалуйста, – ответил я.

– Суть, – сказал он, – не в делах: лично против вас министерство ничего не имеет. Ведь вы были одним из немногих утвержденных судебных следователей. Вся причина в необходимости оставления вами министерства юстиции – это ваше происхождение и теперешнее течение399.

И, помолчав несколько, сказал:

– Нельзя теперь еврею быть судьей. Я для вас все сделаю. Мне передал Чебышев о вашем желании, и я понимаю, почему вы желаете получить действительного статского советника. Я вполне понимаю ваши мотивы. Хотя по закону на этот чин вы права не имеете, так как у вас нет ордена Владимира 3-ей степени, но я добьюсь Высочайшего соизволения. Повторяю, – сказал он. – Лично против вас и вашей деятельности ни я, ни министерство юстиции ничего не имеет.

Затем он встал, подошел ко мне, я тоже встал. Он взял меня за руку и сказал, указывая на свое кресло, приглашая меня сесть к столу.

– Напишите же прошение, неужели же вы для меня не можете это сделать.

Я сказал, что прошение пришлю из Саратова и что, во всяком случае, я хочу быть уволенным не раньше 1 января 1912 года. Он заметил, что в прошении можно так и написать. Перед уходом он опять обратился с просьбой зайти к начальнику отделения Веревкину400 и там написать прошение, которому он даст ход только после 1 января.

Время тогда было мрачное. Это было вскоре после убийства Столыпина. Все в министерстве мне опротивело. Проходя мимо кабинета Веревкина, я открыл дверь, но Веревкина там не было. Я решил пойти домой, там написать прошение и в тот же день доставить его Щегловитову. Стал я спускаться по лестнице вниз. За мной буквально погнался тайный советник, впоследствии сенатор, Малама. Окликнув меня, он просил, по поручению Щегловитова, зайти к Веревкину и написать там прошение. Я вернулся, А. Н. Веревкин встретил меня у дверей и, позвав секретаря, сказал:

– Дайте бумагу его Превосходительству.

Обратившись ко мне, он добавил:

– Я так титулую вас, потому что министр юстиции сказал, что во что быто ни стало он добьется Высочайшего соизволения на награждение вас этим чином.

Я заметил ему, что, по-видимому, здесь придают большое значение этому званию. Веревкин довольно подобострастно улыбался, и я сел писать прошение. Признаться, я был в таком нервном состоянии, что писал лишь под диктовку Веревкина.