Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

При этом Чебышев заметил, что положение вещей таково в настоящее время, что всесильный товарищ министра, заведующий полицией Курлов, может сделать доклад об увольнении меня без суда, а поэтому он советует прошение подать, но по его соображениям, после разговора с министром, прошению не будет дан ход. Я понял, что Чебышеву во что бы то ни стало нужно исполнить желание Щегловитова: заручиться моим обещанием о подаче в отставку. Это тем более важно было для Чебышева, что его прочили в сенаторы и, хотя он был в дружеских отношениях с Щегловитовым, – чуть ли не на «ты» – но всё-таки считал для себя весьма полезным исполнение этого желания Щегловитова. Я сказал Чебышеву, что при таких обстоятельствах – при возможном наскоке на судебное ведомство со стороны Курлова, – я подам в отставку при исполнении некоторых моих требований. Чебышев сказал, что Щегловитов для меня всё сделает, все мои требования исполнит, так как он… страстно желает моей отставки. Мы условились с Чебышевым встретиться в Петербурге, куда он на другой день уезжал к своей семье.

Конечно, звание члена суда, единственного еврея в судебном ведомстве, льстило моему самолюбию, и предложение подать в отставку, хотя и отвечало моему душевному настроению, всё-таки огорчило меня.

Согласно уговору с Чебышевым, я его посетил в Петербурге, и он мне объявил, что по моему делу разговаривал с директором департамента личного состава, Демчинским, и что последний приглашает меня в министерство на 4 января. При этом Чебышев просил, чтобы я подтвердил Демчинскому, что я обещал ему, Чебышеву, подать в отставку.

4 января я пришел в министерство. В приемной был и Чебышев. Он зашел к Демчинскому, долго с ним беседовал и я, выйдя оттуда, обещание, данное мною ему, Чебышеву, выполнил. Демчинский тоже был накануне отставки: он был чересчур мягок для Щегловитова.

Демчинский сказал мне, что мое дело знает, что он тоже не одобряет усиленных занятий моих общественными делами, что о моем деле министр юстиции ничего ему не говорил, хотя он, как директор департамента личного состава, должен был бы знать, но что это устроилось келейно, через Мин-дера. И при этом всё-таки спросил, имел ли Чебышев со мной разговор о подаче мною просьбы об отставке и обещал ли я такую просьбу подать.

На другой день я от Чебышева узнал, что Щегловитов назначил ему аудиенцию 7 января, причем Чебышев предложил мне прийти к нему домой 7-го же числа вечером, чтобы узнать о результатах свидания.

В назначенный вечер я пришел к Чебышеву. «Никогда я не видал Щегловитова таким злым, как сегодня, когда я говорил о вас, – сказал Чебышев. – Рвет и мечет, настаивает, чтобы вы подали в отставку. Когда я указал на ваше положение в Саратове, на отношение к вам населения, на впечатление, которое вызовет ваш вынужденный уход, Щегловитов ответил: «Мне всё равно; еще одна ругательная статья появится в газете «Речь» и других таких же органах. Я не могу допустить, чтобы в настоящее время еврей был членом суда».

Дальше Чебышев говорил, что он возражал Щегловитову, указывая ему, что, ведь не он, Щегловитов, назначил меня членом суда, и ответственность на него не падает. Тогда Щегловитов сказал:

– Прошу вас, Николай Алексеевич, больше не говорить об этом деле. Я буду настаивать на освобождении министерства от евреев. Всё, что Тейте-лю угодно, будет сделано, все его требования исполню, но, поверьте, что, в настоящее время, еврей не может оставаться членом суда.

Тогда-то я сказал Чебышеву, что выход в отставку, хотя и огорчает меня, но не так сильно, так как, освобожденный от службы, я больше времени буду уделять именно еврейским учреждениям, которые так несимпатичны Щегловитову. К сожалению, в наших бюрократических сферах имеет чрезмерное значение протекция, титул. Именно благодаря моему званию – сначала судебного следователя, а затем члена суда – я мог приносить хотя бы некоторую пользу моим бесправным единоверцам. Теперь, когда у меня звания судьи не будет, при наших нравах, мне хлопотать за евреев будет неизмеримо труднее. Поэтому, как это ни странно, но я хотел бы получить чин действительного статского советника. Затем мне нужно звание присяжного поверенного, так как имений на службе по судебному ведомству не приобрел и возможно, что мне придется заняться адвокатурой. «Передайте, – сказал я Чебышеву, – все эти требования министру юстиции».

По моему возвращению в Саратов, 20 февраля 1911 года, состоялось празднование 35-летней моей общественной деятельности.