Яков. Воспоминания (СИ)

— Антон Андреич, — велел я. — Идите, побеседуйте с господином Сеславиным.

— А после не забудьте обыскать его комнату, — продолжил за меня давать себе указания Коробейников, — и, конечно же, уточнить у мадам Де Бо, зачем она ездила в город, и кто еще, кроме Тамары Зуевой, к ней приходил.

— А если господин Сеславин будет возражать? — спросил я, изо всех сил маскируя улыбку.

— То в кандалы его и в холодную, — немедленно ответил мой помощник, вытягиваясь, как первоклашка у доски.

— Похвально, — сказал я ему, — исполняйте, Антон Андреич.

От шутки моего помощника у меня потеплело на душе. Он очень переживал за меня, видя мое подавленное состояние и не понимая его причины. И, никогда не обижаясь ни на мою раздражительность, ни на вспышки моего гнева, не оставлял попыток хоть как-то поднять мне настроение, пользуясь для этого любыми способами. Шутки его редко казались мне смешными, но вот упорство и непреклонность моего друга трогали не на шутку. Жаль только, все его старания пропадали втуне. Как говорил наш доктор Милц, лечить нужно болезнь, а не ее симптомы. А я, в данном случае, был неизлечим.

Впрочем, настроение мое и впрямь поднялось слегка, и я, воспользовавшись этим, а также тем, что уже находился в гостинице, решил нанести визит Нине Аркадьевне. Вчера посыльный принес мне письмо от нее, весьма эмоциональное и сумбурное, в котором она умоляла меня о встрече. Мне и без встреч с госпожой Нежинской было тягостно на душе, и я хотел проигнорировать ее послание. Но, раз уж я здесь, то зайду ненадолго.

— Войдите, открыто! — послышался взволнованный голос Нины Аркадьевны в ответ на мой стук.

Я вошел и с изумлением воззрился на картину, представшую передо мной. В комнате все было перевернуто вверх дном, посередине стоял открытым большой дорожный сундук, в который Нина не глядя швыряла свои вещи, не удосуживаясь даже их сложить.

— Ты что, уезжаешь? — спросил я ее.

— Да! — ответила Нина, встряхивая очередное платье и кидая его в чемодан как попало. — Уезжаю!

Она явно была в самой настоящей истерике, и в кои-то веки это не было притворством. Мне сделалось тревожно. Что еще придумал Разумовский, если довел хладнокровную фрейлину до такого состояния?

— Что случилось? — спросил я ее.

— Ничего! — воскликнула Нина со слезами в голосе. — Это все невыносимо!

— Да ты успокойся, — сказал я ей. — Что невыносимо?

— Все! — ответила Нина, останавливаясь и глядя прямо мне в лицо. — Я тебе не нужна!

— И в этом причина?

Как-то мне не верилось, что она собралась уезжать из-за меня. В этом случае ей следовало уехать пару месяцев назад. Или вовсе не приезжать.

— А что, этого недостаточно? — спросила Нина взволнованно. — Ты думаешь, я железная?

— Нет, — ответил я, — но почему сейчас, вдруг?

— Не вдруг! — ответила Нина Аркадьевна, снова принимаясь за сборы. — Просто я сегодня утром проснулась и поняла, что я одна. Понимаешь? Одна!

Я смотрел на нее молча, с сожалением. Я мог бы испытывать к ней сострадание. В конце концов, эта женщина спасла мне когда-то жизнь. Но я смотрел на нее и не чувствовал ровным счетом ничего. Потому что даже сейчас, будучи в расстроенных чувствах, едва ли не в истерике, она продолжала мне лгать.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила вдруг Нина. — Неужели ты не видишь во мне ничего человеческого?

Отчего же, лживость и подлость весьма человеческие качества, а в ней их более чем достаточно. А что мне они не по нраву, так это личные вкусы, у каждого они свои. Даже сейчас она пытается использовать свое расстройство, вполне искреннее, для того чтобы воздействовать на меня в своих интересах.

— Я думаю, тебе лучше уехать, — вздохнул я, усмехнувшись ее неубиваемой страсти манипулировать всеми вокруг, и мной в том числе.

— Чтоб не мозолить тебе глаза! — ответила Нина, в ярости швыряя очередное платье мимо чемодана.

В дверь постучали, на мой взгляд, крайне своевременно.

— Кто там?! — резко спросила Нежинская.

— Прошу прощения, — раздался голос портье, — Вам письмо.

Он вошел и подал ей конверт и нож для бумаги. Нина Аркадьевна вскрыла письмо резкими, нервными движениями и, швырнув ножик на поднос, отослала портье жестом. Я сделал вид, что отхожу вежливо в сторону, но встал так, чтобы мне была видна хотя бы часть послания. Увы, по-английски я не читаю. Либо письмо было от мистера Брауна, либо… Либо от любого другого, кто знает об этом пробеле в моем образовании, а потому рассчитывает, что я не смогу его прочесть, буде оно случайно попадет в мои руки.

Госпожа Нежинская английским владела свободно. И, что бы ни было в этом письме, ее это расстроило, а то и напугало.

— Прости, мне надо побыть одной, — сказала она мне, побледнев и бессильно опуская руку с письмом.

— Плохие новости? — спросил я ее.

— Нет, — ответила Нина, комкая письмо в руках. — Я прошу тебя зайти ко мне сегодня вечером. Очень тебя прошу.

В голосе ее не было больше ни намека ни на гнев, ни на истерику. Любопытно все-таки узнать, что же поразило ее настолько. Но вряд ли она расскажет.