Яковлев А. Сумерки

В начале 1957 года критике был подвергнут роман Дудин- цева «Не хлебом единым». Автора обвинили в том, что под флагом борьбы против культа личности он пытается пере­черкнуть достижения советской власти. Я учился в это время в Академии общественных наук. Когда в газетах появились разгромные статьи, аспиранты бросились на поиски журна­ла. Зачитывали до дыр. Развернулись острые дискуссии. Спо­рили все, и мало кто оказался на официальной стороне. Ос­торожнее других вела себя кафедра литературы, где училась Светлана Аллилуева.

Ярчайшим примером политического террора, а одновре­менно и человеческой мерзости стало «дело» Бориса Пастер­нака. Оно достаточно известно, но без рассказа о нем карти­на послесталинской сталинщины будет далеко не полной. На­чалось, как и всегда, с записки параллельной власти — КГБ. Сообщалось, что Пастернак написал идеологически вредный роман «Доктор Живаго», собирается опубликовать его на За­паде. ЦК поручил своим подразделениям заняться Пастерна­ком и его романом.

Президиум ЦК КПСС 23 октября 1958 года (в день при­суждения Пастернаку Нобелевской премии) принимает пос­тановление «О клеветническом романе Пастернака». Маши­на травли, запущенная КГБ и аппаратом ЦК, работает с на­растающим накалом. 25—27 октября состоялись собрания московских, я бы сказал, «офицеров человеческих душ». На них обсуждался вопрос «О действиях члена Союза писате­лей СССР Б. Л. Пастернака, не совместимых со званием со­ветского писателя».

Поликарпов — заведующий отделом культуры ЦК, докла­дывает, что «все выступавшие в прениях товарищи с чувст­вом гнева и негодования осудили предательское поведение Пастернака, пошедшего на то, чтобы стать орудием между­народной реакции», что «партийная группа приняла едино­душное решение вынести на обсуждение писателей резолю­цию об исключении Пастернака из членов Союза писателей СССР».

В те же октябрьские дни состоялось заседание Президи­ума Правления Союза писателей СССР. Поликарпов сообща­ет, что на нем присутствовало 42 писателя. И далее Поли­карпов доносит: «Пастернак прислал в Президиум Союза со­ветских писателей письмо, возмутительное по наглости и цинизму. В письме Пастернак захлебывается от восторга по случаю присуждения ему премии и выступает с грязной кле­ветой на нашу действительность, с гнусными обвинениями по адресу советских писателей. Это письмо было зачитано на заседании и встречено присутствующими с гневом и воз­мущением...».

Комментировать ход этого балагана нет нужды. Он до краев наполнен грязью. Ополоумев от жажды расправы, без­дари топтали талант. Полагаю, однако, что следует обратить внимание на список писателей, не явившихся на собрание. Не пришли 26 писателей: Корнейчук, Твардовский, Шолохов, Лавренев, Гладков, Маршак, Тычина, Бажан, Эренбург, Ча- ковский, Сурков, Исаковский, Лацис, Леонов, Погодин, Все­волод Иванов. Сам Пастернак на заседание тоже не пришел. Он прислал письмо, оно опубликовано.

Во время разгула бесовщины вокруг Пастернака я учился в США, в Колумбийском университете. На витринах книж­ных магазинов везде и всюду «Доктор Живаго». В универ­ситете только и разговоров об этом. Прочитавшие книгу студенты и преподаватели подходили ко мне и просили по­казать строки или страницы, за которые преследовали писа­теля. Я прочитал «Доктора Живаго» в английском переводе. Книга до сих пор хранится в моей библиотеке как память о том смутном времени. Должен честно сказать, роман не произвел на меня впечатления, которого я ожидал. Такое осталось ощущение, что об этих метаниях русской интелли­генции я уже читал. Я ожидал от Пастернака, после его пре­красных поэтических творений и переводов Шекспира, чего-то более мощного. Но это, как говорится, дело индиви­дуальное.

В то же время должен признаться, что к восприятию оце­нок Пастернака таких постулатов большевизма, как револю­ция, мораль революционера, корневых этапов советской ис­тории, я не был готов. Они мне нравились эмоционально, но для суждения разумом я не располагал ни опытом, ни ин­формацией. Только позднее я понял, что оценки великого поэта были не игрой воображения оппозиционного ума, а правдой жизни, сутью трагического опыта России. Увы, путь от сомнений к убеждениям не бывает ни легким, ни ко­ротким.

После расправы с Пастернаком наступила очередь Грос­смана. В 1961 году по доносу «братьев-писателей» агенты КГБ нагрянули с обыском в его дом. Конфисковали рукопись нового романа «Жизнь и судьба». До последнего листочка. Даже копирку и машинописную ленту унесли. А роман, спустя почти тридцать лет, все же вышел в свет. Один эк­земпляр рукописи все-таки спасли друзья писателя.