Яковлев А. Сумерки

Нам еще только предстояло понять, что компромисс с большевистским укладом жизни невозможен, более того, противоречит цели преобразований — построению свобод­ного общества. Политическая обстановка изменилась, но больше по намерениям, чем по практическим делам. Партий­ный аппарат не сдавал своих цензурных и распорядительных позиций. Крутилось, как и раньше, колесо проверок, наказа­ний, угроз. Вокруг экономики танцевала болтовня, оторван­ная от реальной жизни. Догма о государственной собствен­ности как самой эффективной продолжала господствовать. Частная собственность относилась к категории диверсий.

По причинам, которые порой трудно выловить в потоке собственных переживаний, связанных с нелегкой задачей перевести свои еще не оформившиеся по ряду проблем взгляды в практическое русло действий, я в качестве желез­ного правила занял следующую позицию: осторожность, ос­торожность и еще раз осторожность. Но осторожность осо­бого рода — осторожность в отношениях с нашим специфи­ческим социумом, который готов сначала вознести кого-то до небес, а потом разорвать его на куски. Случалось и обрат­ное: сначала разорвать, а потом вознести.

И все же к определению «осторожности» я и сам относил­ся с некоторым недоверием. Сюда вкладывал простую фор­мулу: смело идти на практические дела демократического ха­рактера и одновременно утверждать, что делается это ради укрепления социализма.

Иногда спрашивают, а не противно ли было притворяться и разыгрывать из себя дурачка? Да, противно. Но, может быть, кто-то знает более эффективный путь с точки зрения конечного результата в условиях деспотии и казенного одно­мыслия? Утверждаю, не было такого пути в тех конкретных условиях, если стоять на позициях эволюционных преобра­зований, а не революционной истерии.

Меня особенно умиляют утверждения некоторых нынеш­них «бесстрашных» политиков и политологов, неописуемых храбрецов, обличающих нерешительность реформаторов вол­ны 1985 года, в результате чего им в 1991 году досталась тя­желая ноша исправлять ошибки предыдущих лет и творить подлинную историю демократии. Когда те из демократов, ко­торые считают себя таковыми по признаку власти, пытаются отбросить в сторону события, происходившие до 1991 года, забыть о таких «несущественных мелочах», как гласность и свобода слова, парламентаризм и окончание «холодной вой­ны», десталинизация и прекращение политических репрес­сий, которые решительно вошли в жизнь в те самые «нере­шительные времена» Реформации, они совершают не толь­ко фактическую ошибку, но и нравственную оплошность. Они пытаются как бы удалить из памяти тот факт, что мя­теж 1991 года, возглавляемый верхушкой КГБ, генералитета и КПСС, был направлен именно против политики Пере­стройки, против реформ, а не против новой российской власти, хотя, конечно, ельцинская власть была столь же не­навистна мятежникам, как и горбачевская.

В голове бушевала метель. В этой вьюге разных противо­речивых размышлений у меня постепенно брали верх собст­венные оценки тех или иных явлений, фактов. Они создава­ли базу для сравнений, внутренних диалогов, помогали раз­рушать разного рода стереотипы, воспитывали отвращение к догмам любого вида, включая прежде всего господствую­щие — марксистско-ленинские. Поражали агрессивность и нетерпимость этих догм, рассчитанных не на творчество и разум, а на слепое подчинение и поклонение.

В результате я пришел к собственному догмату, имя ему — сомнение. Нет, не отрицание, а именно сомнение, постепен­но раскрепостившее меня. Знаю, что в этом нет ничего нового — ни философски, ни исторически, ни практически. Но все дело в том, что мое сомнение — это мое сомнение, а не навязанное извне. Я сам его выстрадал. Истину может уловить только сомнение, равно как и отторгнуть догму. Сам человек делает из доступной ему истины или надежду, лас­кающую разум и душу, или чудовище по своему подобию, наряжая истину в лживые демагогические одежды. Сози­дающее сомнение бесконечно в своих проявлениях. Так слу­чилось и со мной. У меня появилась тьма вопросов, нудных, острых, но чаще всего — по существу жизни и конкретных событий. А вот ответы (для меня самого, конечно) и форми­ровали мое, подчеркиваю, мое мировоззрение, иными слова­ми, логику здравого смысла, как я ее понимал.