Якудза

Сознание Виктора заметалось в поисках выхода. Но какой может быть выход, когда тебя выперли из собственного тела, оставив лишь осознание самого себя и способность мыслить?

«А может, это не так уж и мало?.. Помнится, как-то сихан говорил, что в древности синоби стихии Пустоты могли входить в контакт с самым страшным божеством ниндзюцу. И хотя до стихии Пустоты мне сейчас как до Токио…»

Слова магической формулы вспомнились сами собой, словно кто-то или что-то насильно впечатало их в матрицу его сущности.

«Намаку саманда бадзаранан… сэндан макаросяна… соватая унтарата камман…»

Складывать пальцы в положение печати «хэй» было нечем. Мандары, схематичного изображения вселенной, необходимого для медитации подобного рода, также не имелось. В общем, не было практически ничего, кроме слов. Которых и произнести-то было нечем.

Но иногда и беззвучно произнесенных слов бывает достаточно…

Воздух за спиной оядзи внезапно подернулся рябью, словно в прозрачную воду озера кто-то бросил увесистый камень. А потом в нем родился огненный шар, из которого на песок арены шагнуло подобие человека, гораздо более ужасное, чем даже лишенный кожи фюрер Новой Швабии.

Не нужно было гадать, кто это. Виктор не раз видел изображение этого Бога в додзе129 сихана.

Фудо Мео…

Защитник мира людей от демонов, обладающий непоколебимым умом и несокрушимым телом.

Бог был ужасен. Его лицо искажала жуткая гримаса ярости. Из оскаленного рта выглядывали звериные клыки. Когтистая лапа сжимала обоюдоострый меч. В другой лапе бога была зажата веревка с петлей на конце, сплетенная из языков холодного белого пламени.

– Ты снова решил сломать границу между миром живых и миром мертвых, Дух провинции Оми? – прорычал Фудо Мео.

– А ты снова разгадал мое намерение и пришел помешать мне? – невозмутимо спросил оядзи.

– Неужели ты думаешь, что в этом мире настолько нарушено Равновесие?

Виктору показалось, что голос Бога прозвучал несколько неуверенно. А еще он заметил, что Граберт, поднявший с песка меч и уже начавший вынимать его из ножен, остановился на середине движения. Похоже, время остановилось и беседу Фудо Мео с оядзи слышал только он.

– Я думаю, что еще немного – и эта база разрастется по планете как раковая опухоль, – произнес оядзи. – Людям земли сейчас нечего противопоставить немецким технологиям. В случае победы Четвертого Рейха Закон Будды перестанет существовать для этого мира. И тогда будет поздно что-то менять.

Фудо Мео покачал клыкастой головой.

– Иногда ты слишком торопишься принимать решения, мастер. Ты так и не постиг гармонии Пустоты.

Оядзи опустил голову и едва заметно усмехнулся.

– Что ж, возможно, ты прав. В таком случае Путь бодхисатвы130 не для меня. Да и вряд ли когда убийца-синоби сможет стать бодхисатвой.

– Для истинного воина нет ничего невозможного, – сказал Фудо Мео.

Он шагнул вперед, прошел мимо фюрера, застывшего на середине движения, и остановился возле прорехи в мироздании, откуда пыталось протиснуться наружу нечто, утыканное рогами вперемежку с шишковатыми наростами.

Клыкастый бог ударил по самому большому рогу навершием рукояти огненного меча, отчего рог надломился у самого основания. Выходец из страны Токое взвыл дурным голосом, подхватил суставчатыми пальцами обломок рога и подался назад.

Фудо Мео сноровисто запахнул края разрыва и в мгновение ока заштопал дыру при помощи огненного меча и веревки, которую он держал в руке. При этом – странное дело – когда он закончил свою работу, пылающая ледяным пламенем веревка снова была зажата в его кулаке, не потеряв ни единого бу131от прежней длины.

Швы еще некоторое время горели белыми языками пламени, но менее чем через минуту пространство было таким же, как и прежде, словно и не лезло из него только что не пойми что.

Фудо Мео подошел к оядзи.

– Пойдем со мной, – сказал он. – Но прежде взгляни и убедись, что человеку незачем пытаться изменить Закон Будды.

Медленно, очень медленно мир снова пришел в движение, словно остановившаяся на какое-то время и вновь набирающая разгон электричка.

Фюрер Четвертого Рейха, словно специально давая зрителям рассмотреть красоту отточенного движения, почти завершил извлечение клинка из ножен, конечной фазой которого должно было стать отсечение головы учителя. Которая, согласно канонам совершенного удара, должна была не покатиться по земле, а, свесившись на грудь, повиснуть на лоскутке кожи в последнем поклоне благодарности тому, кто освободил ками от оков бренного тела.

Между сверкающим клинком и шеей оядзи оставалось меньше ладони… когда раздался еле слышный хлопок – и тело Граберта, так и не завершив идеального удара мечом, резко подалось назад.

Фюрер Четвертого Рейха, пролетев пару метров, грохнулся спиной на песок и застыл, глядя полными изумления глазами на вершину сферы, накрывающей арену словно громадная треснувшая чаша.

Он умер сразу.

В его сердце торчал стальной штырь, подобно гарпуну вылетевший из рукояти черного меча.

Оядзи покачал головой.

– Не такого поединка я хотел. Никогда не поверю, что воин перед боем не проверил свое оружие. А Зигфрид был хорошим воином.