Яма

Она сидела невидимая всему миру, в темной комнате перед светящимся экраном, смотрела выступление звезд. Ревущие, беснующиеся трибуны, готовые растерзать в клочья любого, кто посмеет неуважительно отозваться об их телевизионных божках. Суета сует, псевдо — жизнь. И Господи прости, что бы там ни говорили об очистительной силе страданий и всепрощении, она не задумываясь ни секунды, отдала бы всех вместе взятых теле — божков и кликушествующих поклонников за один только состриженный серпик ногтя ее мертвого сына.

Да, именно это она скажет. А потом напишет заявление об увольнении и навсегда уйдет из школы.

…Она вошла в класс. На задней парте сидели товарищ из роно и сама Зоя Анатольевна, принаряженная. На лацкане пиджака траурная деталька: тряпичный черный бантик.

Она прошла к окну и долго смотрела за окно. Потом откашлялась и заговорила. «Эта война оставила глубокий след… Дала неподражаемый пример… Защищая Родину… В благодарной памяти потомков…»

Зоя Анатольевна благосклонно кивала в такт каждому слову.

Прекрасное далёко

(Тринадцатилетние самоубийцы)

«Слушайте меня день, хоть час, только минутку, чтобы не пришлось мне погибнуть от ужаса дикого одиночества. О Боже, есть ли кто, чтоб услышать меня?»

До этого — почти два месяца слякоть, дождь, снег. А 15 октября с утра синее небо, ласковое тепло, пригревающее по-летнему солнце. Я с двухлетним сынишкой гуляла, ездила в магазин. В три часа дня (когда Витя остался один и начал приводить в исполнение задуманное), я баюкала двухлетнего сына. Ребенок уснул, занялась по дому. Мама пришла, посидели, поговорили о моих семейных проблемах. Устала делать вид, что у нас все безоблачно, отнесла заявление на развод. Мама обычно приходила с Витей. Я хотела спросить: где Витя, почему без него? И не спросила.

С четырех часов — необъяснимая, беспричинная тоска. Впрочем, я привыкла к этому постоянно ворочающемуся, сосущему червяку в сердце.

Проснулся сын. Я принялась готовить салат, то и дело останавливаясь и откладывая нож — такая наваливалась тоска. Ай, какая острая боль! Порезала палец ножом, брызнула кровь. Помидорный салат с кровью. Красное с красным, солёное солёным — незаметно.

Поставила вариться молочный суп. Только начала вздуваться белая пышная шапка — звонок. Сняла кастрюлю, подошла к телефону — короткие гудки. Опять ставлю кастрюлю, опять поднимается шапка — звонок. Снова бегу к телефону.

На том конце — тихий голос родственницы:

— Тебе звонила Л. (жена брата)? Горе такое…ВИТЯ ПОВЕСИЛСЯ.

— НАСМЕРТЬ???!!!

— Да.

— Неееееееееееееееет!! — От нестерпимой, непередаваемой боли верчусь волчком рядом с сыном, который бросил играть и с изумлением смотрит на меня.

Брат с женой и ребенком гуляли. Вернулись, стали открывать дверь — натянулась цепочка. Брат несколько раз окликнул Витю через цепочку. «А он не спит?» — предположила жена. Брат покурил. Снова стал звать, стучать. Как это пишут в книгах: почувствовал неладное? Тревога росла? Он взял у соседей топор и попытался через щель выковырнуть шурупы у цепочки. Не смог. От соседей же через спаренный балкон залез в квартиру через форточку.

Он нашел нашего маленького Витю в спальне у стенного шкафа, на тоненькой бечеве, почти стоящего, касающегося пола ступнями. Брат охватил его тело и приподнял, но не смог освободить от шнурка, который так глубоко врезался в опухшую шею, что бечевки не было видно. Снова опустив Витю, он бросился в кухню за ножом.

Я унесла сына к соседке. Прокричав ей нечто нечленораздельное, вернулась и стала, вколачивая кнопки, набирать телефонный номер мужа. Он с водителем на машине. А в автобусе в город добираться — это ждать не меньше часа. Как я буду на остановке, крича, заламывая руки, бегать туда и сюда?! «Девятка» занята, сегодня пятница, весь микрорайон сидит на телефонах.

Выбежала на улицу. Там темно, бушует почти ураган, я задохнулась от ветра. Ясного ласкового дня в помине не осталось, ветер рвет пальто. То ли Бог негодует, что такое возможно: наш маленький Витя умер, никому не пожелав сказать слова, ушел в ледяную тьму, в вечность и сейчас летит где-то там один со своими мыслями, как один и жил. То ли дьявол радуется неслыханно богатой добыче…

Несколько раз возвращалась в квартиру, снова пыталась дозвониться и снова, не находя места, выбегала на асфальтовую дорожку. Вот машина мужа. Я подбегаю, дергаю дверцу и кричу и рыдаю: «Едем скорее в город».

Вот на этом заднем сиденье всего месяц назад мы с Витей ехали с огорода и весело перепихивались локтями… Со мной продолжается истерика, я кричу, ломаю руки, сползаю и бьюсь на полу между сиденьями. Муж, который, кажется, сразу протрезвел, произносит ужасные слова: «Для него, никому ненужного, это было самое лучшее».

Куда ехать? Я почему-то уверена, что в морг. В морге темные окна, на дверях замок. Едем туда, где он жил. Задираю у подъезда голову: в комнате и на кухне горит свет. Сейчас я увижу ЕГО.