Яма

Так вот, лег - а заснуть не могу. Черт возьми! До Двух часов утра мучил меня этот головогрей из виноградного сока. А потом - трах! - заснул, да так крепко, что не услышал бы и трубы архангельской на Страшном суде.

Короче говоря, жена разбудила меня в шесть часов.

Я вскочил с кровати, мигом натянул штаны, куртку, плеснул на морду водой, и мы прыгнули в "Далилу". Да поздно! Подъехали к моей яме, а она уже занята! Ни разу этого не случалось, господин председатель, ни разу за три года! Это меня до того ошеломило, как будто меня при мне же обокрали. "Что за черт!" - говорю. А жена начинает меня пилить: "Вот тебе твой головогрей! Эх, ты, пьянчуга! Доволен, скот этакий?"

Я не спорил: все это было правильно.

Все-таки я высадился возле самого того места, чтобы попользоваться хоть остатками. А может быть, он, мошенник, ничего не поймает и уберется прочь?

А сидел там плюгавый малый в белой парусине и большой соломенной шляпе. С ним тоже была жена, толстуха такая, уселась позади него и вышивает.

Увидели они, что мы устраиваемся возле них, толстуха и зашипела: "Что это, нет на реке другого места, что ли?"

А моя разозлилась и отвечает: "Порядочные люди раньше, чем занять чужое место, справляются, какие здесь обычаи".

Я не хотел подымать историю и говорю: "Помолчи, Мели. Оставь их, оставь. Там видно будет".

Ну, завели мы "Далилу" под ивы, высадились и стали вместе с Мели удить рядышком, возле тех двоих.

Здесь, господин председатель, мне придется вдаться в подробности.

Не прошло и пяти минут, как поплавок у соседа начинает нырять раз, другой, третий, - и он вытаскивает голавля, да здоровенного, с мою ляжку, ну, может быть, чуть-чуть поменьше, по почти что такого! У меня сердце так и екнуло, пот выступил на висках, а Мели зудит: "Что, пьяница, видел?"

В это самое время господин Брю, лавочник из Пуасси, любитель пескарей, плывет мимо па лодке и кричит: "Что это, ваше место заняли, господин Ренар?" "Да, господин Брю, - отвечаю я, - бывают такие неделикатные люди, которые не желают считаться с обычаями".

Плюгавый в парусине делает вид, будто не слышит, то же самое и жена его, толстуха, настоящая корова!

Председатель прерывает во второй раз:

- Будьте повежливей! Вы оскорбляете вдову Фламеш, которая здесь присутствует. Ренар извинился:

- Простите, простите, очень уж мне обидно.

Так вот, не прошло и четверти часа, как плюгавый в парусине вытащил еще одного голавля, а за ним другого и минут через пять - третьего.

Я прямо готов был заплакать. И вдобавок супружница моя кипит и беспрестанно меня шпыняет: "Что, разиня, видишь, как воруют твою рыбу? Видишь? Тебе и лягушки не поймать, ничего не поймать, ничего. У меня просто руки чешутся, как только я об этом подумаю".

"Подождем полудня, - решил я про себя. - Негодяй пойдет завтракать, и тогда я захвачу свое местечко". Надо вам сказать, господин председатель, что я-то сам каждое воскресенье завтракаю тут же, на месте. Мы привозим еду с собой, на "Далиле".

Не тут-то было! Наступил полдень, и этот мошенник достал курицу, завернутую в газету, а пока он ел, на его удочку попался еще один голавль!

Мы с Мели тоже перекусили, но так, самую малость, почти ничего, - не до того было.

Потом, для пищеварения, я взялся за газету. По воскресеньям я люблю посидеть в тени над рекой и почитать Жиля Бласа. Это ведь день Коломбины, как вам, наверно, известно, Коломбины, которая пишет статьи в Жиле Бласе. У меня привычка дразнить жену, будто я знаком с ней, с этой Коломбиной. Конечно, я ее не знаю и в глаза-то не видывал, но это неважно: уж больно хорошо она пишет и, кроме того, для женщины выражается очень смело. Мне она по душе; таких, как она, не много.

Начал было я поддразнивать жену, но она сразу же рассердилась, да так, что только держись. Я замолчал.

Как раз в это время к другому берегу пристали наши свидетели, которые находятся здесь, - господин Ладюро и господин Дюрдан. Мы не знакомы, по знаем друг друга в лицо.

Плюгавый снова принялся удить. И так у него клюет, что я прямо весь дрожу. А его жена и скажи: "Место действительно отличное, мы всегда будем приезжать сюда, Дезире".

У меня озноб прошел по спине. А супружница моя все зудит: "Ты не мужчина, не мужчина. У тебя цыплячья кровь в жилах".

Тут я сказал ей: "Знаешь, я лучше уйду, а то еще наделаю каких-нибудь глупостей".

А она так и ест меня поедом, прямо до белого каления доводит: "Ты не мужчина! Удираешь, теперь сам готов уступить место! Ну и беги, Базен".

Ну, чувствую, взяло меня за живое. А все-таки еще не поддаюсь.

Но вдруг он вытаскивает леща! Ох! Сроду я такого не видывал! Сроду!

Тут уж моя жена заговорила вслух и давай выкладывать все, что у нее на душе. С этого, как увидите, я заварилась каша. "Вот уж, что называется, краденая рыба, - шипит она, - ведь это мы приманили ее сюда, а не кто другой. Хоть бы деньги нам за приманку вернули!"

Тут толстуха, жена плюгавого, тоже заговорила! "Это уж не о нас ли вы, сударыня?" "Я о тех ворах, которые крадут рыбу и норовят поживиться на чужой счет". "Так мы, по-вашему, украли рыбу?"