Яма на дне колодца

Не слышу, не вижу, но чувствую, как охранник семейства делает шаг к моей хлипкой конструкции. Разворачиваюсь всем телом, нащупывая в кармане рукоятку ножа. Ладони скользкие от пота, но я даже не успеваю их обтереть.

Мне уже приходилось вонзать клинки в человеческое тело. Равно как и получать удары. Что бы ни произошло, сегодня ночью я покину это место…

— Не нужно, — предупреждает силуэт Себастиана. Странный «немецкий» акцент настолько неуместен в этой нелепой ситуации, что меня чуть не пробирает смех. — Просто слезай.

Прыгаю на него, выхватывая нож. Столик для пикников, наконец-то сложившись, со скрипом и хрустом заваливается следом.

Целю в левую половину груди, выше сердца. Наугад, в темноту, не слыша ни дыхания, ни шуршания одежды.

Приземляюсь в траву, чуть не споткнувшись, но удерживаюсь на ногах. Лезвие, преодолев сопротивление, засело в чем-то податливом, но упругом, словно шмат подмерзшего теста. Не издав ни звука, Себастиан хватает меня за левую кисть и выворачивает одним уверенным движением. Его пальцы холодны, как родники Исландии, это ощущается даже сквозь телячью кожу обрезанных перчаток.

Захлебываюсь всхлипом, но выпускаю рукоятку.

А затем в темноте вспыхивают два сапфировых фонарика. Маленькие, на уровне головы, словно кто-то одновременно раскурил пару электронных сигарет. Уже через секунду понимаю, что это блестят глаза Гитлера, нависающего надо мной слепком сгустившейся тьмы.

Отблеск падает на стальную рукоять кухонного ножа, торчащего из его груди. Кости моей руки хрустят, и я заваливаюсь на колени.

В нескольких шагах за спиной Себастиана, побрякивая ошейниками и тяжело дыша, три приземистых силуэта. Собаки молча обступают, не спеша бросаться на выручку. На их мордах мерцают ярко-алые маячки.

— Не нужно, — как заведенный, говорит мне страж Особняка, свободной рукой вынимая из себя нож. Лезвие покрыто серой пленкой, даже отдаленно не напоминающей кровь.

Вывернув кисть так, что я не в силах даже связно думать, он тащит меня к дому.

Снова горят фонари, в которых Гитлер похож на самого обычного человека — крепкого, тренированного, в одежде предпочитающего смешение строгого и спортивного стилей, но человека.

Скулю, подвываю и плачу, уже не скрывая слез. В моем правом предплечье завелся рой безумных ос, жалящих руку изнутри. Ярко представляю себе, как лучевая и локтевая кости скручиваются резиновыми трубками, грозя вот-вот лопнуть и пробить мышцы.

— Пожалуйста, отпустите, — хриплю и плююсь, не разбирая слов.

Охранник беспристрастен и молчалив. Будто тащит на заломе не нарушителя, а пустой костюм или манекен. Его одежда пахнет, как старый театральный реквизит, годами не вынимаемый из сундуков…

Площадка перед домом пуста — если собаки и помогали задержать беглого слугу, они уже ретировались. Чуть ослабив захват, чтобы не сломать запястье, Себастиан направляет меня к спуску в подвал. Заставляет скатиться по ступеням, играючи открывает тяжелую дверь.

Но вместо того чтобы зашвырнуть в коридор, ведущий к общей казарме, уводит меня в полумрак технических лабиринтов. В жилой комнате тихо, но я точно знаю — другие невольники не спят. Забились под кровати и напряженно вслушиваются в звуки моего плача?

— Пожалуйста… — молю машинально и бессвязно. Только для того, чтобы избежать новой волны боли, позволить ей покинуть тело через приоткрытый рот.

Изворачиваюсь, заглядывая в изящное и архетипично-ранимое лицо существа, с легкостью перенесшего удар ножом. На ровном лбу Себастиана лежит витая каштановая прядка. В синих глазах ни тени сочувствия, лишь гнездится сосредоточенное спокойствие. От мужчины пахнет дорогим парфюмом, но я вдруг понимаю, что это маскировка, чтобы скрыть запах сухого гипса… нет — глины.

Выкрутив руку так, чтобы оказаться ровно за моей спиной, выродок молча ведет меня по коридорам, о самом существовании которых я даже не подозревал. Над головами притаились крохотные шарики светильников с датчиками движения, едва позволяющие рассмотреть очертания предметов и стен. Вдруг понимаю, что живодер совсем не сбил дыхалку. Сказать точнее — он не дышит совсем.

Прижимает лицом к шершавой бетонной стене. Отпирает железную дверь, чьи массивные петли не издают ни звука. В комнате, где мне предстоит провести ближайшие сутки, темно.

Когда зажигается свет, я замечаю нечто, напоминающее средневековую дыбу. Гитлер усиливает залом. Одновременно давит в ключицу, в моей голове взрывается фиолетовый шар боли, отнимающий сознание и страх. Я глубина космоса, каким его рисуют фантасты и романтики… Я пролежень на отмершей ноге старика, забытого в больничном коридоре…

Надрезы

Шепчу:

— Не нужно…

И тут же понимаю, что дословно повторил сказанное Себастианом.

Сказанное когда? Час назад? Или, может быть, сутки? Ощущения времени нет. Ощущения пространства тоже — я растянут в полный рост за руки и ноги. На запястьях и лодыжках сомкнулись тугие петли колючей пеньковой веревки. Нет, не веревки. Каната.

Правую кисть ломит, словно она побывала под заводским прессом.

Волосы спутались и лезут в глаза.