Ямато-моногатари как литературный памятник

Организация этого эпизода не имеет ничего общего с остальными данами произведения, в нем не соблюдены те условия, которые необходимы в этом жанре. Помимо явного обрыва в тексте в нем еще отсутствуют танка, более того, текст обрывается на таком месте, что никакой изготовки к появлению танка не наблюдается, ситуация, при которой могло быть сложено пятистишие, отсутствует, нет даже ни малейшего намека на то, что может произойти обмен танка или хотя бы что кто-нибудь собирается создать стихотворение.

Если б эпизод завершался встречей гонца с этой женщиной или подросшим мальчиком, можно было бы считать, что все предпосылки к созданию танка существуют. Но концовка – «женщины набирают воду и так говорят...» – не сулит пятистишия, скорее поворот в сюжете, новый толчок к развитию повествования.

Кроме того, и это самое важное, судя по вариантам и спискам памятника, текст 169-го дана Ямато-моногатари именно таким и был в оригинале, и если в некоторых списках приводится танка на тему «о нижнем поясе Идэ», то комментаторская традиция убедительно доказывает, что это позднейшие вставки.

Собранные в Ямато-моногатари танка в основном были известны и широко популярны, и в случае, если в копиях рукописей попадались обрывы, загрязнения или какие-нибудь страницы оказывались попорчены, недостающие фрагменты восстанавливались безотлагательно.

И раз это не было сделано в 169-м дане, приходится предположить, что танка этого дана никогда и не существовала.

Весьма интересное истолкование этому явлению дает Такахаси Сёдзи, и его концепция, видимо, имеет реальные основания.

Такахаси Сёдзи пишет: «Форма Ямато-моногатари такова, что в нем рассказываются разные небольшие истории, связанные ассоциациями, одна за другой. С повествовательной точки зрения эти разнообразные истории могут продолжаться и продолжаться, остановиться можно в произвольном месте. Однако автор Ямато-моногатари, создавший свое произведение как памятник письменной литературы, видимо, полагал недостаточным просто расположить материал подряд. И он выбрал способ обрыва.

С точки зрения формы эта разновидность самая короткая, притом он заменил манеру устного повествования приемом письменной литературы. В качестве завершения произведения, в котором собраны истории, повествующие об аварэ – „печали“, „очаровании этого бренного мира“, обрыв свидетельствует о полной гармонии содержания и формы. Человек, в одиночестве закончивший чтение произведения, погружается, в размышления – ведь далее может быть и так и эдак, и, лишь когда окончательно гаснет инерция такого обрыва, „чтение“ можно считать завершенным. Это воистину техника письменного произведения. Ямато-моногатари представляет собой произведение, в котором ута-катари (букв. „рассказывание танка“.– Л. Е.) смыкается с письменной литературой. Из свободы повествования в Ямато-моногатари конкретно видно стремление автора установить эту гармонию между строением произведения и содержанием материала, видны его осознанные установки, выработанные им в то время, когда он собирал воедино однотипный материал в одном произведении»[49].

Вспомним, что по многим данным, как о том говорилось ранее, 169-й эпизод в первоначальном оригинальном виде памятника, по всей вероятности, представлял собой последний, завершающий дан. Следовательно, способ завершения этого дана имел решающее значение для композиции памятника в целом, ибо он совпадал с концом всего этого произведения. Оказывалось, что конец произведения не дается в нем самом, фабула могла бы развиться далее тем или иным образом, но каким – совершенно неизвестно, и на этой неопределенности, на этой множественности возможных исходов и заканчивается книга, что, по мнению Такахаси Сёдзи, согласуется с принципом аварэ, одним из главных эстетических принципов эпохи Хэйан.

Но помимо того что с помощью такого обрыва эпизода создается некоторое настроение – грустная неопределенность, неизвестность, подобная форма завершения произведения имеет еще ряд важных аспектов, которые интересны для нас именно в связи со всем тем, что говорилось выше.

Помимо тех сторон явления, на которые указывает Такахаси, этот способ оформления конца эпизода открывает еще ряд повествовательных возможностей. Те фабульные линии, что заложены в приведенном тексте 169-го эпизода, определенно богаты, обладают высокой повествовательной энергией, это совсем не та неизвестность, когда сюжет исчерпан, но судьба героя не досказана; в данном случае происходит неожиданный для сюжета обрыв, когда все его линии только набирают силу. Это как бы сжатая пружина. В эпизоде обнажаются главные законы построения сюжетной прозы, которая может развертываться далее тем или иным способом, например вызвать появление стихотворения и привести к самым разнообразным развязкам.