Ян Гус

И в этот огромный механизм, движимый всемогущими интересами империй, правительств, денег, а также тысячами мелких эгоистических побуждений, попало дело Гуса — зернышко между жерновами. Наиболее дальновидные из церковников быстро угадали, какой опасностью угрожает им Гус, и готовы были покончить с ним, другие — и таких было больше (в том числе папа и Сигизмунд) — использовали процесс Гуса в своих собственных целях, передвигая его в своей беспощадной шахматной игре так, как было нужно высокопоставленным игрокам для достижения совершенно иных целей, чем те, которые преследовал Гус. И, наконец, остальные, то есть большинство, вообще вряд ли уделяли внимание тяжбе Гуса, считая ее обычным процессом еретика, и занялись ею лишь тогда, когда уж им прямо под нос сунули официальное и публичное разбирательство. Один из кардиналов в день смерти Гуса записал в своем дневнике: «Сегодня сожгли какого-то еретика из Чехии».

По нашему мнению, раньше по незнанию считали, будто процесс Гуса был центром Констанцского собора. Но достаточно сказать, что собор заседал три с половиной года, а разбору дела Гуса было посвящено лишь несколько дней — неполная неделя! (Впрочем, следствие, допросы и работа комиссии продолжалась, конечно, значительно дольше.) И все-таки такие люди, как д'Айи, Забарелла, парижанин Жерсон и другие правильно поняли, что это, казалось бы, «мелкое дело» имеет несравненно большее и грозное значение. Чтобы разделаться с Гусом, достаточно было представить его собору как еретика — после этого можно было с уверенностью полагать, что дело пойдет обычным путем.

Однако для этих дальновидных и искушенных противников Гуса одну неприятную сторону имел и «обычный путь»: он завершался сожжением еретика. А этого они любой ценой хотели избежать, вовсе не из гуманных соображений, а потому, что им совсем не улыбалось сделать Гуса мучеником своих убеждений и веры. Они слишком хорошо понимали, насколько слава героя-мученика повысит действенность его идеологического, нерукотворного наследия. Поэтому целью, к которой стремился собор, было публичное покаяние и отречение, вот к чему надо было принудить Гуса.

Так в планах сильных мира сего судьба Гуса была уже решена и предначертана раньше, чем он вступил на констанцскую землю.

Для Гуса было приготовлено жилище на улице св. Павла в доме почтенной вдовы ремесленника — Фиды. Его окружала здесь атмосфера приветливости и достоинства. Так же как и везде, он скоро завоевал сердца всех обитателей дома. В город он решил вообще не выходить — там ничего не привлекало его, да, кроме того, друзья просили, чтобы он не подвергал себя опасностям и по возможности реже появлялся на улицах. Но более всех этих предостережений на Гуса действовал покой, царящий в его временном убежище, покой, который он тотчас решил использовать для работы. Помимо обширной корреспонденции, его ждала прежде всего подготовка большой речи, которую он собирался произнести перед собором. И так же как в Праге и в Козьем замке, так и в Констанце стол Гуса тотчас же покрылся бумагами и книгами, и его неутомимый, боевой дух готовился к новым взлетам.

Личное обаяние Гуса уже с первых дней стало привлекать в дом многочисленных посетителей, соседей, знакомых Фиды. Со временем у них вошло в привычку участвовать в домашних молитвах Гуса, а он, пользуясь случаем, обращался к ним с краткими проповедями. Таким образом, и здесь повторилось то, что происходило во время его путешествия через Германию.

Ничто не нарушало спокойной обстановки. Тотчас по приезде чешские паны официально доложили папе о прибытии Гуса. Иоанн XXIII заверил при этом Яна из Хлума, что Гус может не опасаться никакого насилия: «Даже если бы он убил брата самого папы, ему не^удет причинено вреда». Одновременно папа отменил интердикт, вступавший в силу всюду, где появлялся Гус. Он сделал это, конечно, не ради магистра Яна, а в интересах самого собора и города, где собор заседал. Вскоре приехал от двора Сигизмунда и Вацлав из Дубы с долгожданной охранной грамотой. Ее содержание, однако, значительно расходилось с тем текстом, который обещал вписать туда Сигизмунд. Грамота не гарантировала неприкосновенности, это была, собственно, обычная дорожная охранная грамота, поручающая ее владельца благосклонности тех, кому он ее предъявит. Но это, казалось, было лишь мимолетной тенью, над которой больше задумались оба искушенных чешских дипломата, чем сам Гус. Гус был уже целиком захвачен своей работой, тем более что в эти дни ему предстояло обдумать ответ Якоубеку из Стришбра по очень важному вопросу. Якоубек в своем письме спрашивал мнения Гуса о причащении вином не только священников, но и мирян. Гус ответил на это самостоятельным небольшим сочинением, в котором, опираясь на библию, одобрил это революционное новаторство Якоубека. Одобрил, хотя без сомнения знал, что тем самым дает в руки своих врагов новое оружие. Так было всегда у Гуса — мог ли он отречься от чего-либо, если признавал это правильным и справедливым?