Ян (не) для Янки

– Только по документам, Даян, – и всё же срываюсь! Голос грубый и слишком резкий. Видит Бог, я не хотел сегодня затрагивать эту тему. Она чересчур чёрная и, кроме слёз, ничего не принесёт.

– Всё нормально? – Даяна протягивает ладонь и нежно проводит по моей щеке. Прикрываю глаза. Считаю до трёх и выдыхаю:

– Нет.

Я обещал быть честным!

– Яник…

– Даян, там столько грязи вылезло. Я не хочу сейчас об этом. Вообще, не хочу о нём говорить! Никогда! – слова даются с трудом. Ощущение, что рот набит речным песком, который мешает дышать и противно скрипит на зубах. Но этот её взгляд напротив снова и снова побуждает меня быть честным до конца. – Я бы мог, наверно, простить Шахову ему обман, его жажду денег и власти, даже предательство. Снова увидеть в нём отца навряд ли, но простить…

Я опять закрываю глаза, ощущаю тепло тонких ладошек на щеках и вдруг понимаю, что Янка тоже имеет право знать.

– Даян, те аварии… Сначала твои родители, потом моя мать…

Во рту уже не песок! Стекло! Битое, острое! Я, наверно, слабак, но озвучить жуткую правду не хватает сил.

– Он имел отношение к их гибели?

Чувствую, как нежные пальчики начинают дрожать на моём лице. Накрываю их своими. Крепко. Так, чтобы не смела сомневаться: она не одна! Мы вместе!

– Следствие пока идёт, но всё сводится к одному…

– Не продолжай! Я не хочу знать! Не хочу! – просит пронзительно и безуспешно пытается вырвать руки из моего плена.

И я киваю. А потом перетягиваю Янку к себе на колени. Маленькая, хрупкая, беззащитная, моя!

– Он за всё ответит! – обещаю, прижимая девчонку к груди. – За всё!

Глава 34. Даяна

Чувствую, как по щекам одна за другой катятся слёзы. Шмыгаю носом, сильнее прижимаясь к Шахову, но ничего не помогает. Мне обидно за отца, за мать, за свою больничную юность… Столько горя, отчаяния, слёз, невыносимого одиночества… И всё по вине зажравшегося подонка, который отчего-то решил, что имеет право распоряжаться чужими судьбами. И если обман о нашем с Яником родстве я ещё как-то пыталась понять и даже оправдать, то причастность Шахова-старшего к смерти родителей – никогда!

– Скажи, что это неправда! Скажи! – сжимаю в руках расстёгнутую куртку Яна, неистово дёргая за неё. Вижу: ему тоже больно! Там, внутри, где у нормальных людей сердце горит от любви, его борется с дикой ненавистью к собственному отцу. Шахов-старший не человек! Монстр! Чудовище! Ему нет оправдания! Не может быть прощения!

Яник мотает головой и беспрестанно повторяет, что этот недочеловек ответит за всё. Пальцами путается в моих волосах, а нежными губами сквозь шёпот собирает непослушные слёзы. Я слышу, как бешено бьётся в груди его сердце, кожей ловлю тепло рваных выдохов. В это мгновение явственно ощущаю, что его боль, как и моя, безгранична.

– Я люблю тебя, Ян! – задыхаюсь от горечи, но не могу промолчать. Любовь – это то единственное, что может нас сейчас спасти! Мы как два одиночества, два совершенно ненужных никому человека, две песчинки, унесённые ветром в разные стороны, которые, вопреки всему, смогли соединиться.

– И я люблю тебя, Яна! – хриплым шёпотом он спасает меня от черноты этого прокля́того мира.

Запрещаю себе думать о прошлом! Чужие ошибки, людская подлость, чудовищная жестокость и бесконечные обиды – пусть всё это остаётся там, где нас больше нет!

В этом тесном салоне авто есть только мы. В свете приборной панели и мерцании одинокого фонаря во дворе не вижу ничего и никого, кроме Яна. Он моя вселенная. Мой мир. Моя главная причина жить! Сквозь едва уловимый звук падающих на крышу автомобиля огромных хлопьев снега различаю, как бьются в унисон наши взволнованные сердца. Мы с Яном оба знаем, что у нас ещё есть шанс прожить отведённое нам время иначе! Не так, как решили сильные мира сего. Быть вместе! Рядом! Крепко держась за руки.

Наши признания. Тихий шёпот. Жадные поцелуи, которыми пытаемся стереть всполохи воспоминаний в сознании. Переплетённые пальцы рук. То робкие, то требовательные касания. И одно дыхание на двоих. Секунды пролетают незаметно. Минуты тают быстрее снега на лобовом.

За окном медленно начинает светать. Ноги сводит от неудобной позы, а руль нещадно давит сзади. Ян терпеливо удерживает меня верхо́м на себе, хотя, уверена, тоже устал.

– Поднимешься со мной? – звучит немного двусмысленно, но я даже рада.

– Я боялся, что не позовёшь, – мурлычет Шахов на ушко и заглушает двигатель автомобиля.

Глоток морозного воздуха. Тёмный подъезд. Третий этаж. Знакомая дверь. Мне всё ещё не верится, что я снова дома.

Щелчок замка. Яркий свет в прихожей. Моя джинсовка на крючке и плюшевые тапки в углу. Всё ровно так, как и было до моего изгнания.

Что я тогда успела собрать в панике? Почти ничего…

Не отпускаю руки Яна. Но и взглянуть в его глаза цвета дамасской стали не решаюсь. Шахов впервые у меня. Хотя «у меня» звучит глупо. Я и сама ощущаю себя в гостях. И всё же чувство неловкости растекается по венам.

– Чем это пахнет? – Ян первым решается заговорить.