Ян Потоцкий "Рукопись, найденная в Сарагосе"

Потоцкому были хорошо известны эти идеи. Он познакомился с де Местром вскоре после своего приезда в Петербург в 1804 году и часто встречался с ним в аристократических салонах столицы, где сардинский дипломат охотно излагал свои воззрения. «Рукопись, найденная в Сарагосе» создавалась в те же годы и приблизительно в той же обстановке, что и трактат де Местра «Санкт-Петербургские вечера, или Беседы о временном правлении Провидения». Естественно, что характерный для Петербурга той поры климат философских дискуссий отразился в обоих произведениях: в романе Потоцкого есть немало критических откликов на взгляды де Местра.

Начиная с 37-го и по 39-й «день» включительно, Веласкес в легкой и изящной манере ведет настоящий диспут с оппонентами, находящимися за рамой романа. Это, пожалуй, единственный случай, когда автор допускает явное хронологическое смещение. В 1730 году (время действия романа) было несколько преждевременно критиковать распространенные «в наши времена» (?) кантианские представления об априорных и местровское учение о «подлинных» идеях. В этой полемике Веласкес отстаивает материалистические взгляды Локка, Дидро, Гольбаха и выступает последовательным сторонником философского сенсуализма. Правда, Веласкес пытается примирить науку с религией, но страдает от этого прежде всего религия, которая сводится им к деизму.

Уступка религии, которую делает Веласкес в вопросе о происхождении мира и тайны жизни, дезавуируется в материалистической концепции Диего Эрваса, отвергшего идею бога. Гениальный ученый подвергнут в романе осуждению, хотя нетрудно заметить, что симпатии Потоцкого на стороне Эрваса, а в описании жизни последнего немало автобиографического. Самоубийство, которое совершает Эрвас, в известном смысле предвосхищает трагический исход жизни Потоцкого.{4} Все же взгляды Потоцкого нельзя отождествлять с системой испанского атеиста. Автор «Рукописи...» больше склонялся к деизму благодаря широкой терпимости, которую тот, по его мнению, представлял. Недаром один из самых близких к автору героев романа, Веласкес, преклоняется перед Лейбницем, гениальным ученым, но в то же время и теологом, мечтавшим о соединении всех церквей. Да и в самом романе утверждались идеи религиозной терпимости и свободы совести: в фантастическом заговоре Гомелесов принимали участие наряду с мусульманами христиане и сторонники иудейского вероисповедания.

По сравнению с воинствующе реакционными проповедями де Местра голос Потоцкого звучал с благородной гуманной сдержанностью. На фоне начавшейся ревизии просветительской идеологии Потоцкий защищал светский характер науки, сенсуализм в теории познания, веротерпимость, человечность. Но он решительно расходился с просветительской этикой, основанной на теории естественных прав человека. Поскольку, провозглашал Гельвеций, все люди по своей природе равны, обладают одинаковыми способностями, одинаковыми потребностями и стремлением к их удовлетворению, постольку счастье отдельного человека сливается с общим благом, а личные интересы «просвещенного» человека, его «эгоизм» не противоречат обществу, состоящему из однородной массы подобных ему «философов». Категория «интереса» или «эгоизма» выражала суть революционной этики третьего сословия, штурмовавшего во главе всего народа феодальное общество с его «предрассудками», исказившими «естественные» свойства человека. Но к концу XVIII века положение изменилось. В ходе революции общечеловеческие лозунги раскрывались в своем буржуазном содержании. Все это было очевидным для автора «Путешествия Гафеса».

Один из героев «Рукописи...», дон Велиал де Геенна, «философ в своем роде», превосходно излагает основы ЭТИКИ Мандевиля и Гельвеция. «Я, — говорил он сыну Диего Эрваса, — один из главных участников могучего сообщества, поставившего себе целью делать людей счастливыми и излечивать их от предрассудков, всасываемых с молоком матери, которые потом становятся поперек дороги всем их желаниям. Мы уже выпустили немало ценных книг, где нагляднейшим образом показываем, что основа всех человеческих поступков есть любовь к себе и что любовь к ближнему, привязанность детей к родителям, горячая и нежная любовь, великодушие королей — только утонченные формы себялюбия. А раз пружина наших поступков — любовь к самому себе, то естественной целью их должно быть удовлетворение наших желаний».

Возможно, что Потоцкий слегка пародировал в этом отрывке писания аббата Баррюэля, видевшего во французской революции сатанинские козни иллюминатов, следствие усилий тайного, но могущественного заговора философов, издателей книг, подрывавших устои веры, традиции, нравственности. Но в еще большей степени пародируются сами просветители — их этическое учение проповедует дьявол. Правда, эта новелла с участием адских сил, с утверждением культа чувственных наслаждений и относительности нравственных представлений многократно дискредитируется: ее придумывают и рассказывают прежде всего, чтобы отвлечь внимание набожного мужа от любовных шашней его жены.