Янка Дягилева. Придет вода (Сборник статей)

Янка не могла не страдать от этого, потому что была поэтом. «Переход от певца к поэту» (А. Н. Веселовский) происходит при рождении автора. Личности. Противостоя культуре, рок ассимилировался ею, как малый народ поглощается большим. Дилан, Моррисон, Боуи — все поэтически значительное по американским меркам хорошо для русских учеников. Но мастеру довлеет традиция, культурологический режим, не им установленный, беспрекословный. Или ты входишь внутрь культуры, к которой принадлежишь по факту языка, или остаешься «на трамвайных рельсах» и утешаешься собственным изгойством. Это — выбор творческой свободы. Сумасшедший Гёльдерлин высказал безумно здравую максиму: «Да не оправдывает себя никто тем, что его погубил мир! Человек сам губит себя! В любом случае!» Фанатик воскрешения Федоров вывел: «Искусство подобия есть изображение неба, лишающего нас жизни, и земли, поглощающей живущих». Искусство подлинности кроится по жестким лекалам традиции — сознательно или бессознательно.

Крупнейший исследователь поэзии скальдов — первых соискателей авторского титула М. И. Стеблин-Каменский считал, что первоначально авторское самосознание касалось только формы произведения. Освобождение от формы дает ее гипертрофия, доведение до абсурда. Абсурд снова сковывает авторское начало, заставляет возвращаться к форме, но уже не зависеть по-младенчески от ее сосцов. «Замкнутый в стенах семейный скандал» выходит на большую дорогу авторской воли. Л. Я. Гинзбург вслед за ак. Веселовским утверждала, что поэтические системы сообщаются на культовой основе, отстоявшимися формулами поэтического языка. Поэтому так схожи фольклоры мира. В русской поэзии всегда есть, куда идти. Янка несла в себе великий, так и не уничтоженный ханжами всех идеологических мастей скоморошеский дар. Она достаточно талантливо пользовалась им в соцартовской трансформации: «Лейся, песня, на просторе,/Залетай в печные трубы». Но все более чистый, беспримесный источник пробивался со дна, и в «Песнях После» исаковское «Поплыли туманы над рекой» стоит наравне с народным «то не ветер ветку клонит». В урбанистическую, скоморошескую свою пору Янка пускала фольклор по стихам «мелкой пташечкой». То мелькнет зооморфный след: «Медведь выходит на охоту душить собак», то сойдутся в лихом парадоксе два начала: «В тихий омут буйной головой». Скоморошеские опыты Высоцкого куда менее органичны. Чем ближе Янка подходила к подлинности, тем более многоуровневых результатов добивалась — и семантически и стилистически:

Волки воют, ветер носит,
Черти знают, черти спят.

Литературно тут — Ремизов, Клыков. Тут Пушкин ногтем черкнул. Фольклорно — от наркоманских «телег» до традиционной русской «нескладухи», «перепутаницы». На другом витке — классическое испанское романсеро:

…А теперь,
когда умел бы,
Не владею вами, нет!
— В этом я не виновата,
Виноваты вы, мой друг…

Еще страница — Алкеева строфа. Пряный запах обэриутов…

Эклектическая неразборчивость рока, попав в руки Поэта, становилась полифонией. Групповая размытость «эго» в поле Личности преображалась в Целомудрие. Женская природа не вылезает, как из корсажа. Замечено, что у Твардовского нет ни одного стихотворения эротического плана. Так и Янка не «ячится» нигде и никогда. В обоих случаях удерживает близость к народной культуре, разухабистой и стыдливой одновременно. Приверженность ГрОбового окружения к ненормативной лексике («очень много цинизма и очень мало трагизма» — Бердяев) возвышается до «библейской похабности», о которой мечтал Пушкин:

Только сказочка х. вая,
И конец у ней
неправильный!

Между прочим, миннезанг был традиционно женским жанром. Мужчины подключились достаточно поздно, но янкина «Продана Смерть…», как бы пародирующая пионерский оптимизм, корреспондирует с таким корифеем миннезанга, как фон Кюренберг:

Женщину и сокола
знай только замани!
Тобою прирученные,
к тебе летят они.

Так что и пионерский марш уводит в мглу Средневековья. Как всякое доведенное до абсурда явление, рок-космополит, рок-демократ постоянно провоцирует возврат к традиции, не в пример хору Пятницкого. Если угодно, такова эволюция самоучки, изобретателя велосипеда, неожиданно для себя и прогресса варганящего перпетуум мобиле культуры. Не случайна одновременная с последними песнями Янки короткая слава А. Башлачева и спохватывание на эту тему одного из самых чутких скворушек «тусовки» — переимчивого БГ. Но Башлачев — Горький русского рока, БГ — его Брюсов. В первом национальное — от общей идейности, во втором — потому что мы и так могем. Только в Янке это — от подлинности дара. Отсюда полисемия, глобальность словоупотребления. «Обманули дурачка!» — небось, замучаешься выдумывать более экзистенциальный рефрен. Эта способность оживить готовую модель, поставить ее в нужном месте, произнести в нужное время: