Янка Дягилева. Придет вода (Сборник статей)

Л. Я. Гинзбург заметила, что по сочинениям Фрейда подростки начала века «выбирали себе будущую трагедию». Подростки конца века рождались, инфицированные трагедией. Наградив их наследственными комплексами, добрые родители во благовременье сдавали детишек на излечение милым педагогам, после чего заведение профессора Снежневского казалось пряничным домиком, а зачастую и неуязвимым домиком Наф-Нафа. Но неужели там ставились такие красивые диагнозы — «отсутствие радости»? «Ангедония» — штука изобретения профессора Рибо — подробно описана в замечательной книге Вильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта». Читала ли эту книгу Янка или проинтуичила, по обыкновению таланта, Бог весть. Скорее всего, она подпала под весьма плодотворную теорию той же умницы Л. Я. Гинзбург — теорию «культурного подключения». Культура настолько глубоко преемственна, что всякие поползновения к «новизне» свидетельствуют либо о безнадежном невежестве художника, либо о желании обмануть и обмануться. Джеймс расшифровывает феномен ангедонии как «невозможность наслаждаться никаким благом». Католический философ Гратри, переживший сей «арзамасский ужас» (Лев Толстой тоже фигурирует в данной главе), пишет, что «это было нечто вроде ада…»

Судя по всему, вещи этого «психоделического» цикла Янка исполняла достаточно редко («Крестом И Нулем», «Отпустите Меня»). Я отнюдь не считаю их шедеврами. Они если обладают достоинствами, то не поэтического свойства, а энергетического и ученического. Если войти в знаковую систему, предложенную В. Соловьевым, эта доморощенная психоделика относится к духовному акынству. Янка вряд ли владела английским так, как БГ. Она «культурно подключалась», разминала мускулатуру. Судьбу, как и поэзию, она обретала в иных пределах. «Крест И Нуль», при магической их подоплеке, все же отзывают сатирами Высоцкого («Параноики чертят нолики») на психушный досуг. Метафора, образованная путем отсечения флексий от «крестиков и ноликов», высосана из пальца, из молодого желания необыкновенности. Рефрен «Отпустите Меня!» среди всех суицидных аллюзий Янки тоже традиционен: «Остановите Землю — я сойду». «Ангедония» — слово, куда как экзотическое, но КПД его невысок в контексте всего, что сделано Янкой загодя и — особенно — «После». Может быть, это — изживание предыдущего, открыто социального, фантастически талантливого, но уже не могущего удовлетворять Янку, периода, проходившего на лобовом панковском фоне?

Поэт Б. Поплавский погиб от предозняка героина. Он писал: «Притяжение музыки есть притяжение смерти». Бердяев высказался по поводу дневников Поплавского: «Искренность современной души совсем особенная, она осуществляется в процессах дезинтеграции личности». Дезинтеграция — дословно — бесчестие. Сострадание же не должно мешать истине — ни медицинской, ни философской. Мало ли чего мы не берем на себя в юности! Каких нарядов не примеряем! И только подлинно трагические души идут до конца. «В отношении Поплавского к музыке, — пишет Бердяев, — отразилась его утеря личности». Поплавский был горячим танатопоклонником, как истинный декадент.

Один из парадоксов рок-культуры в том, что она, при внешней авангардности, развивается в «последние времена» культуры человечества, и уже поэтому изнутри упадочна. Эта ночная, упадочная сторона, не потеря смысла, а истовое желание его потерять, влекла Янку к бесконечным играм со смертью. Интеллектуальная честность художника связана с абсолютно религиозным ощущением слова как силы. Может быть, Янка не успела за смыслами, ею же рождаемыми, может, наоборот, постоянно провоцировала строки, которые «с кровью убивают». Вечная реагентность, «глазливость» поэта, зависимость от тысячи случайностей заставляют его пользоваться против толпы газовыми баллончиками «страшилок». Эта игра «он пугает, а нам не страшно» в роке приобрела характер мании. Но Янка принадлежала к тому редкостному типу, который пугая — пугается сам. Так, говорят, было с Гофманом. «Берегитесь меня!» — вопили ее страховитые сопровождающие. «Мне все кричат: Берегись!» — отвечала Янка.

Ее суицидные метафоры многочисленны и разновариантны: от фрондерского «Украсить интерьеры и повиснуть на стене» до игрового «Выше ноги от земли!». От выбора «темный пролет, крепкий настой» до оксюморона «изначальный конец». И так вплоть до великолепного гимна самоубийц «Домой!», по сравнению с которым «Ангедония» поэтически просто беспомощна, наконец, до идеологического оправдания самоубийства:

Кто не покончит с собой,
Тех поведут на убой.

Все это могло остаться на уровне вытеснения, как Вертер у потенциального самоубийцы Гете, а могло… И стало! Но напоследок послало нам период такой концентрации подлинности, который в прежние времена называли гениальностью.