Янка Купала

Стихов Ясь отобрал немного, остановившись по размышлении на тех, которые напрямую обращены к слушателю, к громаде. Будучи от природы стеснительным, волновался чрезвычайно. И когда в назначенный день еще только вышел из хаты, где проживал, им овладела столь сильная робость, что он всерьез подумал: а не дать ли отбой этой затее, пока не поздно. Подумал и тут же устыдился своего малодушия, стал спускаться с крыльца. «Хоть бы поручень какой — опереться», — усмехнулся грустно. Поручней на крыльце не было...

Контора винокурни в первый же день обратила на себя внимание Яся своей изящностью, которую он тогда же окрестил панской. Сегодня же она с этими напоминающими развернутый веер фронтонами, с узорчатыми карнизами, углами отменной кладки показалась издали сущим

белокаменным дворцом. В нем ли ему читать стихи!.. Рабочих, конечно, лучше было бы собрать в цехе, у контрольно-перегонного аппарата: там и тише и привычней. Но и пан винокур там бывает чаще. А как он воспримет рабочую сходку с чтением газеты и. стихов своим помощником, нетрудно себе представить. Потому Ясь и поднялся на второй этаж винокурни, предпочитая присутствие сусла и солода, нежели пана винокура.

Послушать, что нового пишут в газете, охотно согласились Василь Кононович, Осип Парфен, Архип Зыбайло, Иван Ключеревич, еще несколько рабочих.

Пришли к назначенному времени, расположились кто где.

— Начинайте, Доминикович!

Начинать-то и было труднее всего. Ясь выглядел бледнее обычного. Ярче обычного блестели его глаза. И весь он как-то вытянулся, построжал. Развернул «Нашу ниву», стал читать статью о свободах.

— «А надобно знать, — обретал уверенность голос Яся Луцевича, — что во всех краях, где народ сам пишет законы, он добился таких порядков, которые обеспечивают равенство всех людей перед этими законами. За равенство же в богатстве долго еще, видать, будет идти борьба на свете!»

— Что верно, то верно, — вставляет словцо Парфен, как бы поощряя читать дальше.

— «Чтобы положить конец бесправию, — продолжает Ясь, — необходимо добиваться, чтобы каждый человек был свободным; чтоб арестовать его можно было только по требованию суда; чтобы следствие начиналось не позже, чем через 24 часа после ареста; а если не будет доказательств виновности, чтоб его тотчас же выпустили на свободу; чтобы...»

— Во копают! — не может скрыть своего удивления Василь Кононович.

— Ежли б да кабы; на печи росли б грибы, — шумно вздыхает кто-то из рабочих за спиной Парфена.

Ясь усмехается и все тем же ровным тоном читает, а где и от себя говорит о требованиях свободы совести и веры, слова и печати, союзов и собраний, забастовок. Слушатели согласно кивают головами, поддакивают, хвалят газету за смелость. А Ясь переворачивает «Нашу ниву», читает «Песню острожника» из Максима Горького: «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно...»

Холодный цементный пол, закопченные стены, редкие узенькие окошки, и тут, на винокурне, всходит ли солнце, заходит ли — все едино темно.

— «Идемте...» — выдохнул Ясь название нового стихотворения: поверх газеты у него уже лежит мелко исписанный листок. Но рабочие этого не замечают. Они слышат в голосе Доминиковича призыв: идемте отсюда, из винокурни, из каменной этой тюрьмы... Они слушают напряженно, затаив дыхание, чуть подавшись вперед на страстное слово поэта:

Идемте, разлив наших слез осушая,

Идемте с надеждой на лучшую долю В тот край, где заря занялась молодая,

Где ласковый ветер шумит по раздолью...

В конце Ясь читал стихотворение «Там...».

Там льется кровь... —

начал он, и голос его дрогнул: как и в минуты, когда он писал эти строки, взору его предстало все, что там происходит. Но он справился с волнением и теперь уже чеканил каждое слово:

...там за свободу Борцы опять на смерть идут.

А вы, —

поэт обводит взглядом своих слушателей:

все крепче год от году

Вы спите тут, хоть там вас ждут.

И это их, своих слушателей, Ясь Луцевич спрашивает — без обиняков, напрямую, глаза в глаза, — спрашивает:

Скажите мне, а за кого же

Они падут в полях немых?

И кто он, кто он, кто дороже

Огромной этой жертвы — их?

Молчат вчерашние крестьяне, не знают, не догадываются:

Так вот, их шлет — вперед! не трусьте! — Несчастный, злобный человек.

Ясь набирает полную грудь воздуха и даже привстает на носках, выдыхая свое отчаяние, боль, укор:

А вы, отродье Белой Руси,

Во сне иль вас палач засек?!

Не по себе становится слушателям: заоглядывались, точно вину какую почувствовали, точно только что проснулись, глаза протерли. А голос поэта звучит властно, повелительно: