Янка Купала

А вечные свары Ивана Лапкевича с Ромуальдом Зямкевичем? Именно из-за экспонатов, которые никак не могли поделить, и всегда обвиняли друг друга в надувательстве. После этих свар Купале малоприятно было читать статьи Зямкевича, хоть им нельзя было отказать в содержательности, а их автору в образованности и неординарности.

В кафешантанах на Георгиевском из граммофонных раструбов только и слышалось: «Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца...»

Но как хорошо, что на том же Георгиевском есть библиотека Даниловича! В ней Купала отходил душой. Тишина. Величественная тишина книг — мудрых внуков, праправнуков Скорины. Тут можно сидеть и — сколько душе угодно — медленно листать страницы. Торопиться незачем. Сам Данилович — душа-человек, настоящий интеллигент, книжник. Открытый взгляд — глаза не бегают, не крутятся, как у торгашей. Он их щурит, близорукий. Достает очки. В очках он выглядит гораздо старше. И помолчать возле него хорошо. Едва ли не впервые тут, в библиотеке, рядом с этим малоразговорчивым человеком Купала ведет беседу молча, залечивает раны свои молча — с книгой в руках.

Тишина в библиотеке. Тут никто не отзовется из-за двери, закрытой на ключ: «А что там в клетке Купалы?» В редакционной комнате, где просиживает свои утра поэт, за спиной у него — полка с квадратными клетками для рукописей на каждого автора. Есть там и клетка Янки Купалы, которая пустой никогда не бывает, хоть в Вильно стихи он пишет едва ль не вдвое меньше, чем прежде. А пишет он их, или, лучше сказать, записывает уже сложенные в памяти, обдуманные при ходьбе, перед сном или во время одинокого обеда, — записывает преимущественно в библиотеке.

А в редакции, когда слышится приглушенное закрытой дверью и драпировкой «а что там в клетке Купалы?», когда он берет с полки листки со своими стихами и просовывает их в щель под дверью, он вообще себя чувствует словно в клетке. Может, потому и не поется ему, как раньше пелось. Вольная птица — в тюрьме. И зачем летела эта птица сюда? Чтобы так вот, совать бумаги? Сквозь щель — свои звонкие песни?!

Идет Купала из библиотеки в редакцию — и хоть уши затыкай от граммофона: «Всюду деньги, деньги, деньги...»

Кончая вычитывать очередную корректуру газеты, под словами «От редакции» Купала чуть ли не в каждом номере видел «Объявления принимаются на последнюю страницу по 40 коп. за линейку малыми буквами». Сколько платили заказчики за большие буквы, поэт не знал. В первой половине 1909 года «Наша нива» афишировала подписку на газеты «Таврический народный учитель», «Западный Буг», на саму «Нашу ниву», оповещала о продаже хозяйственных машин и приспособлений Зыгмунта Нагродского, карманных часов с вечным календарем первого сорта, рекламировала общественно-политический журнал «Союз женщин», журнал «Наша птицеводная жизнь», сообщала о выходе брошюры «Белорусы», новой еженедельной газеты на польском языке «Przegląd Krajowy» в Киеве, которая поставила своей задачей «разбирать и защищать дела Украины» и завела также отдел «Из Белоруссии и Литвы». Платных заказов для газеты искал Иван Лапкевич — это была его обязанность; от его расторопности зависела материальная поддержка «Нашей нивы». Но когда в конце 1908 года «Наша нива» стала рекламировать подписку на... «Виленский Вестник» и «Kurjer Litewski», Купала был в замешательстве. Как — на тот самый «Вестник», на тот самый «Kurjer», которые терпеть не могут «Нашей нивы»?! Ладно бы только «Вестник», пусть его, он официоз. Но поддерживать шовиниста Яна Обета — редактора «Kurjera»?! Купала посчитал «линейки малыми буквами», умножил на 40 копешек. И чтоб за эти крохи заламывать шапку перед неприятелем?! Как же так... «40 коп.», торгашество выше того, что разделяет «Нашу ниву» с «Вестником» и «Kurjerom»? Купала чувствовал себя так, словно его публично оскорбили, Купала нервничал, но взрыва пока не произошло. До августа 1909 года разбуженный в груди поэта вулкан всего только дымился, и каким будет его извержение, пожалуй, никто в редакции не догадывался; не догадывался и сам Купала. А тем временем взрывной материал накапливался. И причиной тому были не только злосчастные «40 коп. за линейку малыми буквами»...

Она сама пришла к поэту. Мы уже говорили: он и стихотворения не успел ей посвятить, опомниться не успел. Она была на десять лет старше его, была замужней и мужа своего тоже старше была на девять лет. Женщина большой души, высокого горения — Лаздину Пеледа!