Янмэйская охота

Традиционно в галереях дворца хранятся, по меньшей мере, три портрета каждого владыки: сделанные в день коронации, в час наибольшей славы и перед погребением. На первом из них владычица Ингрид не представляла собою ничего, достойного внимания. При коронации она была молода и довольно хороша собою (не в пример другим уроженкам Нэн-Клера), но придворный художник приложил все усилия, чтобы стереть с портрета малейшие признаки ее характера. Нельзя винить его: в те времена весь двор щетинился против Ингрид; знать во главе с Менсоном открыто поносила болотницу — якобы, недостойную Телуриана; даже сам Телуриан сетовал на выбор, сделанный его отцом. Художник не смел изобразить достойную и глубокую натуру, каковою являлась Ингрид, но не стал и очернять ее. С портрета на Эрвина глядела венценосная пустышка, безликая дворянка с маскою вежливости на лице. Герцог и священник перешли к другому портрету.

Он был написан в тысяча семьсот шестьдесят пятом году — как раз тогда Аланис служила младшею фрейлиной. Новая Ингрид разительно отличалась от первой: в той же степени пустой стакан отличается от амфоры с вином. Сразу била в глаза неприглядность ее внешности. Как ни старался художник, он не смог скрыть печальный факт: зрелость изуродовала Ингрид. Преждевременные морщины изрезали лицо, кожа истончилась и пожелтела, как бумага, щеки ввалились, неприятно выдавая кости челюстей. Владычица отнюдь еще не достигла старости, но уже обрела те черты, какие сказки приписывают старухам-ведьмам. Добрые языки говорили: это смерть двух дочерей отняла у Ингрид двадцать лет жизни. Злые языки отвечали: болотница всегда была страшна, казалась красивой поначалу за счет колдовского зелья, а позже действие прошло.

Но то был поверхностный взгляд. Стоя у портрета, Эрвин и Давид всматривались все глубже. В глазах императрицы они увидели особый ум — не острый и пронзительный, как шпага, а игриво текучий, как ручей, способный обогнуть любую преграду, даже собственную веру в свою непогрешимость. Владычица умела посмеяться надо всем, и над собою в том числе — это виделось в забавных и грустных морщинках на нижних веках. Дрожащая линия губ, асимметрия рта выдавали глубокие чувства, наполняющие душу владычицы и превращаемые ею во что-то иное. Ингрид была саркастична, язвительна, надменна, как все Янмэй; но кое-что в подлунном мире глубоко задевало ее и ранило до крови, и разрушало изнутри, как кислота, что плавит свой сосуд. Довершали впечатление брови владычицы: одна темная, другая седая; одна сурово прямая, вторая изогнутая птичьим крылом. Брови давали понять: Ингрид способна на что угодно, поскольку состоит из противоречий; в ней живут и порядок, и хаос — потому ни тот, ни другой не властны над нею.

— Владычица была удивительной женщиной, — сказал отец Давид. — Я завидую тому, что вы были знакомы с нею.

— Я знал ее слишком мало, по молодости лет не понимал и боялся. О чем премного жалею теперь.

Эрвин не без усилия отвел глаза от лица Ингрид. Теперь он мог понять странное желание Аланис увидеть портрет: память о таком человеке действительно может поддержать в трудную минуту. Но когда Эрвин уже готов был уйти, он зацепил взглядом украшение на шее владычицы.

Эрвин нахмурился, шагнул ближе к полотну. Похоже, художник допустил небрежность: драгоценный кулон как будто висел в воздухе. Шею Ингрид обвивала цепочка, но не крепилась к кулону, а обрывалась в полудюйме от него.

— Взгляните, отче: живописец так увлекся чертами лица, что на одежду не хватило старания. Кулон — грубая мазня.

Давид покачал головой:

— Я бы так не сказал, милорд. Взгляните не на цепочку, а на сам кулон. Посмотрите внутрь камня.

Эрвин сощурился, напрягая взгляд. Кулон являл собою кольцо из белого металла — возможно, платины, — внутри которого помещался яйцевидный желтый камень, янтарь. А внутри янтаря блестели какие-то точки, сперва Эрвин принял их за блик на лаковом покрытии портрета. Но теперь, сфокусировав внимание, он ахнул: точки складывались в спираль! То была модель всей вселенной, сложенная из крохотных, размером с пылинку, светлячков. Ни одна кисть не могла поставить столь малые точки. Только швейной иглой художник мог отрисовать эту спираль, а светлых точек в ней были сотни и сотни! То была не грубая, а самая тонкая работа, какую Эрвин видел: вся вселенная, созданная богами, заключенная внутрь янтаря! И, конечно, художник не допустил ошибки: кулон действительно висел, не касаясь цепочки.

— Священный Предмет!.. — выдохнул Эрвин.

Отец Давид кивнул:

— Адриан подражал матери, когда начал носить Предмет на шее.

— Но в адриановом Предмете была женщина, а не вселенная. Этот — другой.

— Верно, милорд. Насколько я знаю, кулон владычицы Ингрид прибыл в семнадцатом Даре. Он зовется Каплей Солнца.

Эрвин передернул плечами, когда осознание прошло холодком по его спине. Кулон был круглым, а внутри имел овальный янтарь. Овал внутри круга. Семнадцатый Дар — один из тех, которых недоставало.

— Отче, вы знаете, где он теперь?