Янтарь на снегу

— Хотели помочь избавиться от бремени позора?

— Я думала, это будет лучшим решением всех проблем… — Тетка без всяких изысканных манер осела в кресло, стоявшее у камина.

— Зачем вы сюда притащились и говорите мне все это?

— Да потому что чувствую — недолго мне осталось…

Она закашлялась, а я, превозмогая дрожь и неприязнь, спустила ноги с кровати на холодный камень и осторожно подошла ближе, словно к насесту старой огромной паучихи.

— Ты растеряла всю свою красоту и властность, — сказала ей.

— Вглядись повнимательнее! — велела с вызовом Рената.

В комнате горела одна свеча — на той самой прикроватной тумбочке, где стоял спасительный кувшин с водой. Но мне уже не хотелось хватать кувшин и хлестать тетку по ее оплывшим щекам. Мне не вернуть былые времена, когда надо было ответить ей и всему миру за маму, за себя. За все детские обиды. Где моя былая ненависть?

— Ненависть — чувство, абсолютно недостойное истинной служительницы храма Пречистой, заступницы нашей Живы. — Голос вайделы Беаты так отчетливо ожил в памяти, что я даже вздрогнула. — Только чистое сердце, лишенное разрушающих эмоций и дарящее любовь и радость, способно пройти обряд посвящения в служительницы, а также достойно занять место среди Семи.

— Что значит «семи»? — Мне было лет восемь, и я только второй день находилась в обители.

Вайдела посмотрела на меня с интересом.

— Ты не знаешь о семи самых сильных целительницах храма Всех богов?

— Нет, мне никто не рассказывал, но про всех богов говорила мама.

— Мама тебя приобщила к вере, — одобрительно кивнула вайдела. — Это очень хорошо. Что ж, давай я расскажу тебе о семи самых сильных целительницах…

— А ненавидеть — это очень плохо? — В восемь лет я не отличалась терпением.

— Хм… — нахмурилась женщина. — Ты кого-то ненавидишь?

Я согласно кивнула.

— Знаешь… — Она понимающе посмотрела на меня. — Для того чтобы ненавидеть, нужны очень серьезные причины. Но раз уж так получилось, и эта причина есть, ты должна понимать, — теперь ее тон снова стал строгим и поучающим, — ненависть превращает тебя в того, кого ты ненавидишь, она уродует твою душу, иссушает изнутри. Это чувство не оставит тебе ничего хорошего, кроме злости. Зачем отравлять себя? Будь выше тех, кто тебя обидел, пойми и прости их. Тогда ты сама увидишь, насколько они мелочны и ничтожны по сравнению с тобой.

— Но она меня налысо обстригла. — Я шмыгнула носом, но не заревела. — Все издевались надо мной.

Вайдела вздохнула.

— Твои волосы отрастут, дитя мое, а душа уже не восстановится. Ненависть калечит гораздо хуже обрезанных волос.

Миллион раз я представляла тетку с обрезанными волосами, лысую, получающую тычки и затрещины, и от этого становилось легче. Теперь же, по прошествии стольких лет, я поднесла свечу поближе к ее лицу, чтобы посмотреть ей в глаза.

Когда-то Рената из Дома Браггитас была красивой женщиной с точеной фигурой, длинными рыжими локонами и огромными изумрудными глазами, которые не излучали ничего, кроме холода и презрения. Даже сына и дочь она не одаривала лаской, считая, что излишняя привязанность — это проявление слабости. Выйдя замуж за какого-то мелкого дворянина из захолустья, тетя очень сильно удивила окружение. Но почему-то в своей неудавшейся личной жизни она винила маму, изливала на нее яд презрения. Я была слишком мала, чтобы понимать все, что она говорила матери, а теперь, по прошествии стольких лет, уже не вспомню. Но вся та грязь, как шрамы от срамных болезней, глубокими трещинами врезалась в пергаментную кожу ее лица.

От былой красоты остались только стать и надменность. За десять лет взгляд тетки потух, и глаза казались не столь яркими и зелеными. Фигура оплыла, лицо и шею покрыли тщательно маскируемые эльфийским маслом морщины. Темные прожилки капилляров густой сеткой расползлись по шее и щекам — плохой признак. От Ренаты разило алкоголем и разочарованием — стылым воздухом смертной бездны.

Краем глаза я уловила движение — невесомая дымчатая сущность, появившись из-за спины, легла на ключицу Ренаты и продолжила спускаться к груди, как будто поблескивая множеством слюдяных чешуек. Пусть это будет сон, всего лишь дурной сон! И эта комната, и вынырнувшая из прошлого тетка, и эта живая тьма! Завороженно глядя на извивающееся нечто, я только и смогла, что нервно сглотнуть.

— Жалость, — сипло произнесла я. — Теперь ты вызываешь только жалость.

— Думаешь, отомстила мне, пожалев?

— Нет. — Воспользовавшись моментом, я сделала шаг назад. — Столько лет мечтала увидеть тебя уродливой, а когда увидела, удовольствия не получила. Ты знаешь, что умрешь?

— Да, — кивнула она. — Ты ведь видишь это не хуже меня. Поэтому я и пришла взглянуть на тебя еще раз и убедиться.

— В чем?

— В том, что ты ни капли на нее не похожа, даже характером не вышла.

Тетка посмотрела на меня с тем же яростным презрением. Только отчего в глазах сверкнула боль? Не может быть! Мне показалось, по своей младшей сестре она точно не горюет.

— Все вернулось через четверть века, как он и говорил.