Янтарная сакма

— А вот пусть дают Божью клятву, что от моего имени передадут царю Московскому письменный извет на эмира Трабзонского да на эмира Тебризского, тот извет, что описал я в своей тетради. Да и на всех тех, кто помешал мне выполнить мой святой обет перед Богом насчёт Индии... Там, на последней странице, вывел я православный крест и своей же рукой приписал своё наставление Ивану Третьему, московскому князю, чтобы он русскую торговлю поднимал... — тут Афанасий заплакал.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Заплакал Афанасий, хотя понимал, что плачется само. Плачется от обиды, что не закончил путь, не поимел денег, да ещё уходит на тот свет должником тверского князя. Тверской князь дал Никитину в займы десять гривен серебром, теперь проклянёт его... Не понимает и никогда не поймёт тот тверской князь, что сотворил Афанасий для торгового дела на Руси.

Вот перед ним стоят на коленях два человека. Псковские они, люди битые да мытые. Значит, святого слова никогда не нарушат. Значит, можно им вручить тетрадь, за которую он, почитай, жизнь отдал. За тридцать страниц — жизнь! Эх!

— Согласные вы, псковичи, дать слово обетованное купцу Афанасию Никитину перед отхождением его навечно в мир иной?

Бусыгу от неожиданности передёрнуло. Плечами вздрогнул. А Проня ничего, только прогундел:

— Согласны... Согласны, вот те крест святой поцелую! Бусыга и Проня поцеловали протянутый священником крест.

— Ну, давайте, отойдите туда, в уголок, а я исповедую отходящего...

Священник достал откуда-то стихарь, стираный-перестираный, накрылся стихарём, накрыл и лицо Афанасия Никитина и стал что-то скороговоркой спрашивать. Афанасий односложно отвечал. Сколько бы ни прислушивались к бормотанию псковские купцы — ничего не понять. Наконец священник откинул стихарь, протянул к губам Афанасия серебряный крест, Афанасий тот крест три раза облобызал.

Священник неожиданно ругнулся муромским чёрным матом:

— Елея не найти! Страна стала, тоже мне, Смоления! И водка тут жидовская! Есть чего русское?

Бусыга Колодин тут же сунулся в свой мешок, достал пузырёк из обожжённой в печи глины:

— Там льняное масло. Оно тебе, святой отец, по нраву?

— От же как! Теперь, Афанасий, раб Божий, отойдёшь со всем обрядом, даже с елеем!

Поп капал из пузырька жёлтое льняное масло на палец и прямо пальцем выводил кресты на лбу, на руках, на ногах лежащего купца Никитина. Проня Смолянов заметил, что Афанасий и правда отходит. Голые ноги тверского купца стали заметно синеть.

— Всё, отец святой, всё! Иди, родимый, иди! — чуть не в голос закричал Проня.

Бусыга же молча выгреб из армяка малую пригоршню арабских серебряных монет, высыпал на ладонь попу, сказал тихо, но жутко:

— Пытать тебя станут — молчи, что купчина Афанасий в Индиях бывал. Говори, у арабов в плену сидел. Заболел и помер.

— А на дорожку глотнуть?

Проня ухмыльнулся, тут же, в дверях, сунул священнику недопитую им да Бусыгой баклагу жидовской водки.

Недолго поп нёс водку. Не успел и приложится. Во дворе его тут же взяли в оборот и принялись бить литвинские уланы. Поп не кричал, не рвался назад в хату. Вцепился только в крест православный, да так с крестом в худых руках и упал.

— Когда холопы ваши в эту хату меня волокли, — заговорил вдруг со смехом Афанасий, — не могли башками своими помыслить — как нести? Ногами вперёд или головой? Пока ворочались да лаялись меж собой, так я успел тетрадь свою вон под тот столб приворотный сунуть. Тот, что по левую руку стоит. Сейчас сюда прибегут, станут меня пытать, так оборонять меня не суйтесь. Здоровье своё охраняйте. Русскому купцу в этом мире здоровье ой как нужно...

Литвины обшарили бездвижного попа, бросили наземь кулём и стакнулись кучей, решали что делать дальше.

— А что везти в Индию — везите камень янтарь... — опять ровно заговорил купец Афанасий. — Особливо тот, что с жужелицей али с комаром внутри. За тот камень вес на вес получите лалы или топазы, даже алмаз. К янтарю обязательно воску возьмите, сообразно объёму янтаря, а не весу. Обязательно — воску! Ну, идут сюда. С Богом, браты... Погоди, погоди, Проня! Дверь подопри, удержи хоть телом! Бусыга! Подсунься ко мне ухом...

Проня навалился на дверь халупы. Литвины бестолково суетились на улице. Потом вывернули бревно, решили бить бревном в хлипкую дверь.

Афанасий вдруг сухой рукой так крепко ухватил Бусыгу за ворот азяма[13], тот аж икнул.

— Кобылку хороших кровей... хоть махонькую, хоть бы ей и месяца три всего было, а доставьте в Индию. В город Бидар. Запомнил?

— Запомнил, Афанасий. Ты, давай, говори...

— Город Бидар — стольный град государства Бахман. Там раджа — мой друг. Зовут раджу Паранаруш... Кобылку, запомни...

Первым в хату ворвался красный лицом сотник. Злости в нём билось на пятерых. Заорал:

— Где тетрадь подохшего, москальские погани?

— Тихо! — прошептал Проня Смолянов. — Тихо! Ещё не отошёл. И мы про тетрадь вопрошаем. Слушай сюда. — Проня совсем ласковым, почти ангельским голосом, спросил: — Афанасий! Афанасий! Ты вспомни, как жида зовут, что поменял твою тетрадь якобы на лекарственную водку? Ну, как?

Из посинелых губ Афанасия слетело имя: