Янтарная сакма

— Он просит освободить его от свечи. От обета хранить тайну о жертвенном человеке в брюхе лошади. В залог своей просьбы возвращает нам наши грамоты.

Бекмырза полез за пазуху халата и протянул Книжнику и грамоту казанского хана, и бумагу с перечнем товаров. Книжник осмотрел печати, они оставались целыми, и согласно кивнул.

Проня Смолянов, подошёл к разговаривающим, потряхивая маской древнего Бога и имея сильное желание той маской ещё раз напугать бекмырзу. Ведь поганец не струсил ударить саблей по лицу Бога!

— Нет, — вступил в разговор Проня. — Я не могу освободить его от смертного обета. Сам напросился, сам пусть и подыхает!

Книжник повернулся левым глазом к Проне и поощрительно подмигнул. Вслух попросил:

— Надо, жрец, надо!

— Тогда пусть возьмёт у нас деньги и расскажет до конца свою тайну. Он не всё сказал! — Проня говорил зло, напористо, так что Бусыга, сидевший поодаль, на тюках, наконец-то понял, почему он никогда не мог отдубасить за прегрешения своего шурина. Рука не поднималась, хоть ты плачь! Нутром своим силён был Проня, упрямством и просто звериной хитростью.

Караван-баши быстро переводил бекмырзе то, что говорят русские.

— От денег он отказывается, — сообщил Караван-баши. — Просит только освободить от обета. Сам готов заплатить, только отпусти его, Проня!

Проня замотал головой:

— Не могу!

— Обряд передачи смертного обета ему устрой, — посоветовал Книжник, снова подмигнув. — Но сперва пусть до конца поведает нам тайну султана Махмуда Белобородого, путь борода его порыжеет!

Бекмырза даже без перевода понял, что русские начали ругаться не об его судьбе. О чём же?

— Обряд передачи свечи можно сделать, — пояснил ему Караван-баши. — А для того надобно живого человека. Мне свечу русские передать не могут, я у них в найме, значит, не человек. Купцу нельзя, он здесь главный. Попу, — он указал на Книжника, — тоже нельзя... А твои люди мёртвые, им не передашь.

— Скажи, что всю тайну султана Махмуда Белобородого я им открою, только когда передам эту клятую свечу! Хоть своему коню, но передам!

Караван-баши сделал строгое лицо и перевёл слова эмирского сотника. Все посмотрели на Проню. Тот даже не задумался:

— Коню? Коню можно. Только его придётся отпустить в степь! Насовсем! Дурак же будет тот, кто возьмёт его себе!

Бекмырза засуетился. К лицу его прибыла кровь, он погладил своего коня по холке, сунулся лицом в гриву, постоял так малость, оттолкнул животное от себя и крикнул Проне:

— Кель тугай![82]

Бусыга пошёл ловить сотнику другого коня — из тех, что остались целыми после побоища. Нашёл, привёл и заорал, чтобы сотник не вздумал снимать со своего старого коня богатое седло, красивый тканый чепрак да украшенную серебром уздечку.

Проня положил на землю лицом вверх маску древнего Бога, встал на колени на жуткие клыки полурыбы-получеловека, начал моление. Молился, правда, недолго. Прочёл «Отче наш», встал с колен, велел бекмырзе держать свечу в правой руке. Достал из костра тлеющую головешку, раскрутил её до появления огня и зажёг свечу. Бекмырзу замутило: не спал три ночи человек, даже от вида горящей ляг ушки начал бы сползать к земле.

Бусыга поддержал падающее тело, потом повёл сотника к его старому коню. Книжник сказал сзади жутким голосом:

— Ставь свечу на седло. Крепко ставь! — его тоже мутило от потери крови.

Сотник кое-как укрепил свечу на луке седла, Бусыга тут же плёткой стал отгонять коня на дорогу в степь. Верный конь противился, ржал, не хотел покидать хозяина.

— Весомая жертва, — сообщил людям Книжник и осел на землю.

Бусыга бросил коня и поволок Книжника к тюкам.

— Ну, говори тайну! — велел Проня.

Бекмырза, как бы очнувшийся от дурмана, вскочил на чужого коня, повернул его вслед за своим, обернулся и крикнул:

— А в стране Син, куда вы идёте, там уже знают, что у вас надо отобрать камень «Солнечного сына»!

Бусыга поднял русский боевой лук, навёл его так, что наконечник стрелы смотрел на три пальца выше головы бекмырзы. Натянул тетиву. Бекмырза оглянулся, по натягу лука понял, что стрела попадёт ему точно в шею.

— Урус шайтан! Кем кара бак![83] У-у-у! — из руки сотника вылетел свёрток, на лету развернулся, сверкнул серебром.

— Не стреляй. — Караван-баши положил руку на плечо Бусыги. — Он печать дарагара выбросил... Считай, всё нам отдал, и даже больше...

Сотник ухватил узду своего коня и так понесся на подъём из атбасарской котловины, что в сторону русского каравана полетели камни из-под копыт.

Бусыга пошёл, подобрал брошенное. Действительно, в его руке тускло отсверкивала печать дарагара, эмира бухарского, большая, восьмигранная, расписанная вязью арабских букв. Книжник поманил к себе Бусыгу. Взял печать левой рукой, повертел, прошептал:

— При случае она нас спасёт... Пока собираемся, пока вьючимся, нарежь мне ровных кусков ткани, да мои чернила подай. Я на те куски поставлю эту печать, а вы рассовывайте их по всем тюкам. Сгодится крепко... — Он опять начал опрокидываться от боли навзничь.

— Стой! Стой! — придержал Книжника Проня. — Зовут-то для Бога тебя как?

— Хоронить... меня... надумал?