Янтарные глаза

— То, чего он хочет, совершенно не важно. А что касается этого мелкого эпизода со смехотворным катанием… — Джайлз Хильдебрандт холодно усмехнулся и медленно покачал головой.— Ну уж нет. Он не будет им заниматься. Максимум через год он сам к этому придет. Поверьте мне.

Невероятная самоуверенность! Язвительное безразличие! Пинки чувствовала, как ее бесконечный ужас превращается в бесконечную ярость. Смехотворное катание! Все, ради чего она жила, этот надутый деспотичный мужлан одной фразой уничтожил. Злоба и унижение раздирали ее от горла до чрева раскаленной щеткой; она сжималась изнутри и вся тряслась от усилия не начать безудержно вопить, не валяться по ковру и не бить по полу кулаками. Именно так ей хотелось сделать, в таком порядке. Только мысль о том, что так она доставит Лукасу еще больше неприятностей, чем уже успела, сдерживала ее в чувствах.

Может, было бы в тысячу раз лучше, если б она просто тихо плакала.

Джайлз Хильдебрандт посмотрел на часы.

— Вы способны слушать, Пинкертина, или мне еще подождать?

— Я и слушаю,— процедила она сквозь зубы.

Он окинул ее насмешливым взглядом, но никак не прокомментировал этот выпад.

— Хорошо. Существуют вещи, которые я должен Лукасу передать. Однако, по определенным причинам, которыми я вас не собираюсь обременять, я не могу и не хочу делать это прямо сейчас. С другой стороны, можно предположить, что, когда настанет подходящий момент, меня не будет в живых. Решение напрашивается само собой. Я написал ему письмо.

Должно быть, она выглядела совершенно недоуменной, потому что он разочарованно покачал головой и потянулся к своему столу.

— Вот. Письмо здесь,— он показал ей продолговатый конверт из плотной белой бумаги и посмотрел в глаза.— Теперь я доверяю его вам, Пинкертина. А вы спрячете его у себя. Это очень важная вещь. Лет через десять, два­дцать или даже тридцать настанет момент, когда у Лукаса появятся проблемы. Вы должны распознать этот момент и отдать ему мое письмо.

Пинки смотрела на него, не веря своим ушам.

Он бросил письмо ей на колени, расположился в кресле и уставился в потолок.

— Так. А теперь спрашивайте.

— Почему… почему вы думаете, что я хочу о чем-то спрашивать?

Он ухмыльнулся.

— А вы разве не хотите? — Он снова осчастливил ее ироничным взглядом.— Послушайте, Пинкертина. У вас есть право на определенную долю любопытства, но мое время не бесконечно. Я готов вам отвечать, но только в случае, если разумные вопросы будут преобладать над глупыми. Для начала минус один балл. Так что постарайтесь оставаться хотя бы на нуле.

«Да что с вами, черт возьми, не так?!» — хотелось ей завопить. Но она понимала, что он с невозмутимым спокойствием ответит: «Минус два».

— Почему вы не доверите это письмо сестре Лукаса? — спросила Пинки вместо этого после недолгих размышлений.

— Очень хороший вопрос,— ответил он удивленно.— За него я начисляю вам сразу два балла.

Профессор Хильдебрандт помолчал.

— София подошла бы по многим причинам. Они любят друг друга — во всяком случае больше, чем обычно бывает у парня в пубертате и его сестры, которая старше на три года,— и наверняка и дальше останутся хорошими друзьями. Но проблема в другом, Пинкертина. Все силы моей интуиции подсказывают мне, что, когда у Лукаса появятся настоящие проблемы, он ни в коем случае не обратится с этим к Софии. Он будет стараться оградить ее от них до последнего момента. Она безгранично верит в его силу, а ему эта безграничная вера льстит. А это значит, что он будет во что бы то ни стало молчать, пока это будет необходимо, а может и лгать. Я веду Лукаса к тому, чтобы он в сложных ситуациях сохранял полное хладнокровие. Уже сейчас он вполне хорошо владеет собой. Если он не захочет, София никогда не поймет сама.

Пинкертине пришлось мысленно признать, что его наблюдательность ее впечатлила. От язвительного мужчины, который все это время демонстрировал лишь высокомерие, она совсем не ожидала такого понимания и эмпатии.

— А я, по-вашему, пойму? — спросила она.

— Неверно сформулированный вопрос, так как из ответа вы ничего не вынесете,— усмехнулся Джайлз Хильдебрандт.— Да, вы, по моему мнению, поймете.

— То есть… — Она хотела спросить: «То есть минус балл, или как?» — но не отважилась, потому что это очевидно был глупый вопрос.

— Как я это пойму?

— Усталость, бледная кожа и круги под глазами. Если вы приметесь настаивать, Лукас скажет вам правду,— заявил Джайлз Хильдебрандт с непоколебимой уверенностью.— Или вот как: если он хоть кому-то и сможет довериться, то это будет женщина вашего типа. К такой трепетной беспомощности, которую вы без конца проявляете, у него как раз слабость. А вы — потому что вы знаете то, что знаете,— потрудитесь, чтобы этой обобщенной гипотетической женщиной вашего типа стали конкретно вы. Вот так. Теперь еще плюс один.

Пинки чувствовала, как к ней возвращается желание безудержно рыдать. Зачем она вообще ввязалась в этот фарс с вопросами?! Больше всего ее сердило, что все это время и она невольно в мыслях ведет подсчет.