Она не знала, что делать. Это была совсем не та ситуация, в которой она мечтала бы оказаться. От профессора Хильдебрандта исходили неоспоримый авторитет и сила. Этому содействовала и аура поразительного интеллекта, не признавать которую у профессора университета шестнадцатилетняя девушка бы не осмелилась, и вековой почет академических учреждений, который символически стоял за его плечами; вот только этого всего не хватило бы — не будь его взгляда. Именно он ее по-настоящему пугал. Он проникал сквозь ее мозг до самого затылка, а в жилах стыла кровь.
В голове у Пинки проносились всевозможные мысли: кроме прочего: и то, что Джайлз Хильдебрандт изнасилует ее в гостиной на диване, задушит и закопает в огороде. Он был намного выше нее, костлявый, но сильный. Если бы не морщины, он и старым бы не казался; Пинки не сомневалась, что он бы с ней справился. Она была в хорошей форме, но это не значило, что ей под силу и умело драться.
— Я… знаете… в общем… если Лукаса нет дома, я не хотела бы вам мешать,— выдавила она из себя.— Это совсем несрочно. Просто оставлю ее здесь и… и вообще, мне все равно… нужно…
Одним движением руки он оборвал ее лепет.
— Это не проблема,— объявил он.— Лукас придет в любую минуту. Раз вы проделали такой путь, было бы жаль не подождать пару минут. Я не могу повести себя так негостеприимно.
У Пинки закончились слова. Он с ней разделается в два счета — это она осознавала; но его беспрекословный тон настолько ошеломил, что из ее рта не вырвалось ни слова в знак протеста. В следующее мгновение она как под гипнозом перешагнула порог.
Он отвел ее в свой кабинет. Книги были повсюду, причем книги классические — не на микродах, а действительно напечатанные на бумаге. Пинки не так много знала об этом, но даже ей было ясно, что бесконечное множество книг, которое она видела вокруг, стоило целое состояние. Резкий контраст предполагаемой цене составляло совершенное отсутствие порядка. Книги и ссенские свитки громоздились на полках вдоль стен, покрывали каждую горизонтальную поверхность и валялись в пыли на полу. Возможно, это было связано с тем, что мать Лукаса уже давно умерла. У профессора было много времени, чтобы поддаться холостяцким привычкам. Один момент, однако, был приятным: в комнате не было ни одного дивана, на котором можно изнасиловать и задушить. В конце концов, даже на полу не нашлось бы места на сексуальные оргии, не говоря уже о столе. Здесь невинную молодую девушку он мог убить разве что словарем.
Профессор освободил ей место на металлическом стуле, дизайн которого Пинки определила как типично ссенский; принес такой же ссенский…
Каждой клеточкой своего тела она ощущала, как профессор Хильдебрандт садится в кресло за свой стол, кладет руки на подлокотники, затем голову на кожаную обивку и
— Хорошо,— произнес он неожиданно.
Его решительный звучный голос так ее удивил, что она чуть не облилась чаем, но он ее испуг полностью проигнорировал.
— Должен признаться, информация, которую я вам дал, была неточной,— продолжил он.— Лукас сюда в ближайшее время не придет.
Теперь ее руки тряслись так, что она не отважилась держать в них чашку и поставила ее на стопку книг.
— С другой стороны, я не мог упустить бесценную возможность поговорить с вами наедине, Пинкертина. То, что вы сюда пришли, я расцениваю как доказательство, что в одной конкретной вещи у нас могут быть схожие цели. Буду благодарен, если вы проявите охоту меня выслушать.
Будто у нее был выбор! В голове стоял шум. Она потеряла способность думать — разве что кроме одной очень второстепенной мысли, которая в ее ошеломленном мозгу крутилась снова и снова, а именно: не связан ли его извращенно-витиеватый стиль речи с изучением на протяжении всей жизни извращенных инопланетян.
— Вы наверняка что-то знаете об ссе, не так ли? — в ту же секунду сказал он.
Строго говоря, это не был вопрос, скорее приказ отвечать. Она могла бы выдать что-нибудь — как минимум общеизвестные факты из школы или пару пикантностей, которые знала от Лукаса. Но потом она увидела сжатые в иронической усмешке губы Хильдебрандта, которые будто заранее смеялись над всем, что она могла бы сказать, и ее язык одеревенел.
Она вдохнула. Сглотнула.
И не