Янтарные цветы

– Понимаете, мне откуда-то известно, как пишется ее имя. «Доуна», не «Донна». Если бы Мерри была мертва, откуда я могла это узнать?

– Прости, Тесси, я должен спросить. Ты упоминала газеты. Кто-то читал тебе статьи о твоем деле?

Молчу. Иначе Лидии здорово попадет от моего отца. Да и от адвокатов. Они говорят, что я должна давать показания в суде, руководствуясь своей памятью – «незапятнанной» репортерскими домыслами. Помню, как один помощник адвоката сказал: «Если придется, можно даже сыграть на ее слепоте».

Не дай бог, у меня заберут Лидию.

– Возможно, у тебя в голове все перемешалось. Ты думаешь, что узнала ее имя в могиле, а на самом деле это произошло уже потом.

– Это тоже обычное дело? – Сарказм.

– Не сказать, что необычное.

Представляю, как он мысленно ставит галочки в пользу диагноза «душевнобольная». Наверняка уже добрую сотню нацарапал.

Исступленно молочу ногой по столу. И вдруг случайно промахиваюсь – попадаю прямо в Оскара. Он взвизгивает (самый ужасный звук за последние несколько месяцев), а я наклоняюсь к нему и зарываюсь лицом в мягкую шерсть. Прости, прости меня. Он тут же принимается лизать мои руки – первое, до чего может дотянуться.

– Мама варит земляничный морс, а юный сын уже не плачет, – бормочу я на ухо Оскару, чтобы успокоить его. И себя.

– Тесси. – В голосе беспокойство. Что, уже не ухмыляешься? Теперь я окончательно слетела с катушек – твоими стараниями? Стоит мне что-то пробормотать, как все сразу думают: спятила. А ведь сегодня я почти в норме, мне просто жалко Оскара.

Я поднимаюсь, и Оскар снова устраивается у меня в ногах. Его хвост деловито хлещет меня по ногам, как швабра. У него все хорошо. У нас все хорошо.

– Это мнемонический прием, – говорю я. – Чтобы запомнить порядок планет.

– Не понял.

– Меркурий, Венера, Земля, Марс… Мама варит земляничный морс…

– Это я понимаю. Но при чем тут Мерри? – Голос у него по-настоящему обеспокоенный.

– Мерри придумала код, чтобы запомнить имена остальных матерей. Чтобы я смогла их потом отыскать. И сказать, что с их дочками все в порядке.

– А планеты здесь к чему?

– Да ни к чему, – раздраженно бурчу я. – Просто я твердила эту фразочку в могиле, чтобы… ну, не сойти с ума. Не отключиться. Перед глазами все крутилось, я же видела звезды и все такое. – Тонкую улыбку луны. Не сдавайся. – В общем, Мерри это услышала и предложила придумать код для остальных имен. ЧУЛ. «Чумовая Лажа» или как-то так. А я переставила буквы, чтобы получилось настоящее слово. ЛУЧ.

Он опять потрясенно умолкает.

– Так ты помнишь имена матерей? Можешь их назвать?

– Не помню. Пока. – Мне больно произносить это вслух. – Только три буквы. ЛУЧ. Но я стараюсь вспомнить, правда. – Каждый вечер я прогоняю в уме список возможных имен. Самое трудно – это «У». Урсула? Уни? Я не могу предать Мерри. Я должна найти каждую мать.

Мой врач пытается переварить услышанное.

Что, я больше не ходячий штамп? А?

– Но в могиле были останки двух девушек. Не трех.

Идиот. При чем тут вообще цифры?

Тесса сегодня

Мы втроем едва помещаемся в кабинете Джоанны Сегер – и не скажешь, что здесь работает знаменитая на весь мир ученая. Из большого окна открывается чудесный вид на небо над Форт-Уэртом, но Джоанна сидит лицом к двери – приветствуя живых. Ее стол, современная черная глыба, занимающая почти все свободное пространство, завален бумагами и журналами по судмедэкспертизе. Он напоминает стол Энджи в церковном подвале: так же похож на неубранную кровать, в которой страсть поимела порядок.

Над бумажным хаосом царит местная достопримечательность: колоссальных размеров компьютер, напичканный софтом на сто тысяч долларов. На HD-мониторе видны американские горки ярко-зеленых и черных штрихкодов. Это почти единственное красочное пятно в кабинете, если не считать нескольких мексиканских масок смерти и фигурки скелета в пышном платье невесты. Мексиканцы, честь им и хвала, имеют куда более приземленный взгляд на смерть. И Джо, наверное, это нравится.

В стеклянном ящике размещено что-то вроде сердца, но я боюсь присматриваться – потому что это наверняка и есть сердце. Серо-коричневого цвета. Его приглушенный блеск заставляет меня вспомнить нашу с Чарли поездку в Даллас на выставку Гюнтера фон Хагенса «Миры человеческого тела», где трупы мумифицированы с помощью биополимера – чтобы живые могли полюбоваться на собственную внутреннюю красоту. Чарли неделю мучили ночные кошмары после того, как она узнала, что на этой многомиллионной передвижной выставке, возможно, экспонируются тела казненных в Китае заключенных.

И я совершенно, совершенно уверена, что не хочу знать, откуда взялось это сердце.

Стены увешаны грамотами и благодарственными письмами. Кажется, на одном из них красуется подпись президента Буша.

Билл читает в телефоне чье-то письмо. На меня ноль внимания. Он так далеко отодвинул стул (пытаясь впихнуть куда-то длинные ноги), что теперь сидит почти в дверном проеме. Мои собственные колени вплотную прижаты к столу и наверняка уже покраснели под юбкой.

Это шоу Джо, а мы в нем – лишь наблюдатели.