Янтарный телескоп

При этих словах Мэри Лира почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Ее волосы точно зашевелились у самых корней; дыхание стало чаще. Она никогда не каталась на аттракционах вроде американских горок, иначе все это показалось бы ей знакомым: ее охватил восторг, смешанный со страхом, но она совершенно не понимала, чем они вызваны. Загадочное ощущение не проходило; наоборот, оно усиливалось и как будто бы ширилось, захватывая все новые участки ее тела. Она чувствовала себя так, словно ей дали ключ от огромного дома, про который она ведать не ведала, хотя он, как это ни поразительно, находился внутри ее самой; и когда она повернула ключ в замке, где-то в недрах темного дома стали открываться другие двери и загораться лампочки. Она сидела дрожа, обняв колени, едва осмеливаясь дышать, а Мэри продолжала:

– И, по-моему, именно на той вечеринке, а может, и на другой, мы впервые в жизни поцеловались. Это произошло в саду; там, в доме, звучала музыка, но среди деревьев было тихо и прохладно, и я вся трепетала, все мое тело трепетало – так меня тянуло к нему, и я видела, что он чувствует то же самое, но робость сковала нас обоих по рукам и ногам. И все же кто-то из нас шевельнулся, и не прошло и секунды – это было точно квантовый скачок, внезапно, – как мы уже целовались друг с другом, и куда там Китаю – это был настоящий рай!

Мы встречались раз пять-шесть, не больше. Потом его семья переехала, и больше я его никогда не видела. Это было чудесно, но так быстро кончилось… Однако же было! Я это испытала. Иначе говоря, я-таки побывала в Китае!

Это было удивительно: Лира в точности знала, о чем идет речь, хотя получасом раньше ей не удалось бы понять в рассказе Мэри абсолютно ничего. И роскошный дом внутри ее стоял с распахнутыми дверьми, залитый светом, в тихом ожидании.

– И вот теперь, за столом португальского ресторана, – продолжала Мэри, совсем не замечая молчаливой драмы, разыгрывающейся в душе у Лиры, – кто-то угостил меня марципаном – и все сразу вернулось вновь. И я подумала: неужто я и вправду собираюсь провести весь остаток жизни, ни разу больше не испытав ничего подобного? Подумала: но я хочу попасть в Китай. Там столько сокровищ, экзотики, и тайн, и волшебства. Подумала: разве кому-нибудь станет лучше, если я пойду прямиком к себе в гостиницу, прочту свои молитвы, признаюсь во всем священнику и пообещаю никогда больше не поддаваться соблазну? Разве кому-нибудь станет лучше, если я сделаю себя несчастной?

И я тут же ответила себе: нет. Никому от этого лучше не станет. Некому волноваться и осуждать, некому превозносить меня за то, что я такая хорошая, и наказывать за дурные поступки. Там, на небе, пусто. Я не знала, умер ли Бог или его вовсе никогда не было. Но я почувствовала себя свободной и одинокой – не знаю уж, счастливой или несчастной, но со мною определенно произошло что-то очень странное. И вся эта огромная перемена случилась, как только марципан очутился у меня во рту – я даже не успела его проглотить. Вкус – воспоминание – лавина…

Когда я все же проглотила его и взглянула на мужчину напротив, мне стало ясно: он заметил, что со мной что-то произошло. Я не могла сразу во всем признаться: уж очень это было странно и загадочно даже для меня самой. Но позже мы вышли прогуляться по пляжу в темноте, и теплый ночной ветерок все шевелил мне волосы, а Атлантический океан был таким послушным – маленькие тихие волны у наших ног…

И тогда я сняла с шеи крестик и выбросила его в море. Это было все. Точка. Конец.

Вот как я перестала быть монашкой, – заключила она.

– А тот человек… это он потом изучал черепа? – с любопытством спросила Лира.

– Нет-нет. С черепами работал доктор Пейн, Оливер Пейн. Он появился гораздо позже. А того, с конференции, звали Альфредо Монтале. Он был совсем другой.

– Вы с ним целовались?

– Ну… – улыбнулась Мэри. – Да, но потом.

– А трудно было уйти из церкви? – спросил Уилл.

– В каком-то смысле да, потому что все были страшно разочарованы. Все, начиная с матери-настоятельницы и священников и кончая моими родителями, очень расстроились и смотрели на меня с укоризной… Словно то, во что страстно верили они, зависело от того, смогу ли я жить по-старому, потеряв веру.

Но с другой стороны, это было легко, потому что имело смысл. Впервые в жизни я чувствовала, что поступаю в полном согласии со всей своей природой, а не только с ее частью. Сначала мне было немножко одиноко, но потом я привыкла.

– И вы вышли за него замуж? – спросила Лира.

– Нет. Я ни за кого не вышла. Жила с одним человеком… не с Альфредо, а с другим. Мы прожили вместе почти четыре года. Родные были в шоке. Но потом мы решили, что будем счастливее, если разойдемся. Так что я сама по себе. Человек, с которым я жила, любил лазить по горам и научил этому меня; теперь я иногда отправляюсь в горы, а еще… еще у меня есть моя работа. Вернее, была. Так что я одинока, но счастлива, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– А как звали того мальчика? – спросила Лира. – На дне рождения?

– Тим.

– Какой он был?

– Ну… симпатичный. Это все, что я помню.