Янтарный телескоп

Ящерица утащила тело священника к себе в нору, и ее дети наелись досыта. Что же касается винтовки, то она так и лежала в траве, куда положил ее отец Гомес, постепенно превращаясь в ржавчину.

Глава тридцать седьмая Дюны

Душа моя, ты не ищи бессмертия,
Лучше возьми все что можно от жизни.

Пиндар

На следующий день Уилл с Лирой снова отправились на прогулку; они говорили мало, им просто хотелось побыть вместе. Вид у них был ошеломленный, точно они никак не могли опомниться после какого-то радостного потрясения; двигались они медленно и почти не замечали ничего вокруг.

После полудня стало припекать, и они, вволю набродившись по широким холмам, вернулись в свою золотисто-серебряную рощу. Там они разговаривали, купались, ели, целовались, а потом лежали в счастливом забытьи, бормоча что-то такое же бессвязное, как и их мысли, и буквально таяли от любви.

Вечером они в молчании поужинали с Мэри и Аталь, а поскольку было по-прежнему довольно жарко, решили сходить к морю в надежде на прохладный бриз. По берегу реки они спустились на широкий пляж, который блестел под луной; прилив только что начался.

Они легли на мягкий песок у подножия дюн, и тут раздался необычный птичий крик. Их головы разом повернулись, потому что так не могла бы кричать ни одна птица из этого мира. Откуда-то сверху, из полумрака, донеслась мелодичная трель, а с другой стороны ей в ответ послышалась другая. Восхищенные, Уилл с Лирой вскочили, чтобы рассмотреть певцов, но увидели только два маленьких темных силуэта, которые то спускались ниже, то снова взмывали вверх, не переставая радовать их красивыми, переливчатыми, бесконечно разнообразными руладами.

А потом, подняв крыльями небольшой фонтанчик песка, первая птица уселась в нескольких метрах от Уилла.

– Пан?.. – промолвила Лира.

Он имел вид голубя, но его цвет, темный, нелегко было определить при свете луны; во всяком случае, он хорошо выделялся на белом песке. Другая птица все еще кружила над ними, не прекращая песни, а затем спустилась и села рядом с первой – тоже голубка, но перламутрово-белая и с темно-красным хохолком.

И тогда Уилл понял, что значит видеть своего деймона. Когда она слетела вниз и села на песок, его сердце сжалось и тут же снова забилось ровно – ощущение, которое ему не суждено было забыть. Даже через шестьдесят с лишним лет некоторым его воспоминаниям предстояло остаться такими же яркими и живыми, как раньше: пальцы Лиры, вкладывающие ему в рот ароматную мякоть под серебристо-золотыми деревьями; ее теплые губы, прижимающиеся к его губам; то, как его деймона нежданно-негаданно вырвали у него из груди на пороге страны мертвых; и сладкая правота его возвращения к нему у подножия залитых лунным светом дюн.

Лира подалась к ним, но тут Пантелеймон заговорил.

– Лира, – сказал он, – прошлой ночью к нам прилетала Серафина Пеккала. Она многое нам рассказала, а потом вернулась к цыганам, чтобы помочь им найти сюда дорогу. Скоро здесь будут и Фардер Корам, и лорд Фаа, и все остальные…

– Пан, – огорченно воскликнула она, – ах, Пан, ты несчастлив… в чем дело? Что случилось?

Тогда он изменился и подбежал к ней в облике снежно-белого горностая. Другой деймон преобразился тоже – в это мгновение сердце Уилла словно дало легкий перебой – и стал кошкой.

Прежде чем подойти к нему, кошка заговорила. Она сказала:

– Ведьма дала мне имя. Раньше у меня не было в нем нужды. Она назвала меня Кирджавой. Но сейчас слушайте – выслушайте нас…

– Да, вы должны нас выслушать, – поддержал ее Пантелеймон. – Это трудно объяснить.

И, говоря по очереди, они рассказали им все, что узнали от Серафины, начиная с истины о новой природе самих детей – с того, что они невольно обрели присущую ведьмам способность разлучаться со своими деймонами, не теряя при этом единства с ними.

– Но это еще не все, – добавила Кирджава.

А Пантелеймон воскликнул:

– Ах, Лира! Прости нас, но мы должны сказать тебе то, что знаем теперь…

Лира была искренне озадачена: она не помнила, чтобы Пан когда-нибудь перед ней извинялся. Взглянув на Уилла, она увидела у него в глазах такое же откровенное недоумение.

– Ладно, – сказал он. – Говорите, не бойтесь.

– Это касается Пыли, – сказал деймон-кошка, и Уилл подивился тому, что часть его самого может сообщить ему что-то, чего он не знает. – Она вся – вся, какая только есть во вселенной, – утекала в ту бездну, которую вы видели. Потом она почему-то перестала туда течь, но…

– Это был тот золотой свет, Уилл! – перебила Лира. – Помнишь, как он падал в пропасть и исчезал там… Так это была Пыль? Правда?

– Да. Но существуют и другие пути, по которым уходит Пыль, – продолжал Пантелеймон, – а этого быть не должно. Жизненно важно, чтобы она сохранилась в мире и не исчезла, потому что иначе все доброе захиреет и погибнет.

– Но куда она утекает сейчас? – спросила Лира.

Оба деймона посмотрели на Уилла и его нож.