Янтарный телескоп

Всё это время он грёб и грёб вдоль берега, и наконец вставил вёсла в уключиныподнял вёсла опустил рукоятки в лодку и потянулся вправо, к первому деревянному шесту, торчавшему из озера.

Он подтянул лодку к узкой пристани и придержал её, чтобы дети вышли. Лире выходить не хотелось: пока она была в лодке, Пантелеймон может представить её себе, ведь такой он видел её в последний раз, но когда она уйдёт, он уже не будет знать, какой её воображать. И она помедлила, но стрекозы взлетели, держась за грудь, вышел из лодки бледный Уилл, и ей тоже пришлось выйти.

— Спасибо, — сказала она лодочнику. — Если увидишь моего дэмона, когда вернёшься, скажи ему, что я люблю больше всего в мире живых и в мире мёртвых, и клянусь, что вернусь к нему, даже если никто раньше этого не делал, клянусь.

— Да, я скажу, — ответил старый лодочник.

Он оттолкнул лодку от берега, и медленный плеск его вёсел затих в тумане.

Галливеспианцы, отлетев недалеко, тут же вернулись и посадили стрекоз, как раньше, на плечи детям: её стрекоза села на плечо Лиры, его — не плечо Уилла.

Путешественники, они стояли на краю земли мёртвых. Впереди был только туман, но по тому, как он темнел, они видели, что перед ними возвышалась высокая стена.

По спине у Лиры побежали мурашки. Её кожа как будто стала тканью, и сырой воздух хлестал сквозь её рёбра, обжигая холодом свежую рану в том месте, где всегда был Пантелеймон. Но ведь Роджер, наверное, чувствовал то же самое, падая с горы и пытаясь ухватиться за её протянутые в отчаянии пальцы, подумала она.

Они стояли, прислушиваясь. Слышно было только бесконечное «кап-кап-кап» воды с листьев; они подняли головы, и на щёки им упало несколько холодных капель.

— Тут нельзя оставаться, — сказала Лира.

Они сошли с пристани, стараясь держаться поближе друг к другу, и направились к стене. Гигантские каменные блоки, зелёные от вековой слизи, уходили ввысь, теряясь в тумане. Теперь, подойдя ближе, они слышали за стеной крики, но не могли понять, люди ли там кричат: пронзительные скорбные вопли и вой висели в воздухе, как щупальца медузы в воде, обжигая своим прикосновением.

— Вот дверь, — хрипло и натянуто сказал Уилл.

Под каменным выступом и правда скрывалась обшарпанная деревянная дверь. Не успел Уилл поднять руку и открыть её, как совсем близко раздался новый хриплый, режущий уши вопль, жутко всех испугав.

Галливеспианцы тут же метнулись в воздух; их стрекозы, как боевые кони, предвкушали битву. Но то, что слетело со стены, отбросило их в сторону одним жестоким ударом крыла и тяжело уселось на плиту прямо над головами детей. Тиалис и Салмакия собрались с духом и успокоили своих напуганных летунов.

Это была большая птица размером с грифа, с женскими лицом и грудью. Уилл видел таких на картинках, и как только он её разглядел, в голову ему пришло слово «гарпия».

У неё было гладкое лицо без морщин, но она была старше самих ведьм: жестокость и горечь тысячелетий превратили её лицо в маску ненависти. Но рассмотрев её получше, странники увидели, что она даже ещё отвратительней: её глаза были в мерзкой слизи, а красные губы были сплошной запёкшейся коркой, как будто её всё время рвало старой кровью. На плечи ей спадали грязные спутанные чёрные волосы; сломанные когти яростно впивались в камень; мощные тёмные крылья были сложены на спине; и при каждом движении от неё исходил запах гнили.

Уилл и Лира, превозмогая тошноту и боль, постарались выпрямиться и посмотреть ей в лицо.

— Но вы же живы! — насмешливо сказала гарпия своим хриплым голосом.

Уилл вдруг понял, что ненавидит и боится её больше, чем любого из людей, которых он встречал.

— Кто вы? — спросила Лира, испытывая такое же отвращение, как и Уилл.

В ответ гарпия закричала. Открыв рот, она направила поток звука прямо им в лицо, так что у них зазвенело в ушах и они чуть не свалились с ног. Уилл схватился за Лиру, и они прижались друг к другу; крик сменился дикими, язвительными раскатами смеха, на которые из тумана откликнулись голоса других гарпий по всему берегу. Глумливые, полные ненависти звуки напомнили Уиллу безжалостную жестокость ребят на детской площадке, только здесь не было учителей, которые могли бы всё уладить, некому было пожаловаться и негде спрятаться.

Он положил руку на нож, висевший на поясе, и посмотрел ей в глаза, хотя в ушах у него звенело и кружилась голова от одной только силы её крика.

— Если ты пытаешься нас остановить, — сказал он, — готовься драться, а не только кричать. Потому что мы пройдём в эту дверь.

Тошнотворный красный рот гарпии снова шевельнулся, но в этот раз чтобы сложиться в шутливом поцелуе.

Она сказала:

— Твоя мать совсем одна. Мы пошлём ей кошмары. Мы будем кричать на неё во сне!