Янтарный телескоп

Она снова оглянулась на мерзкий, мрачный берег, унылый, словно отравленный невидимой заразой и пропитанный ядом. Представив себе, как её дорогой Пан, её сердечный друг будет ждать там один, глядя, как она исчезает в тумане, Лира разразилась бурными рыданиями. Эхо не подхватило её отчаянные всхлипы — их заглушил туман, но искалеченные твари, прятавшиеся в бесчисленных заводях и на отмелях вдоль берега, в гнилых пнях, услышали её неистовый плач и прижались к земле, напуганные такой страстью.

— Если бы он мог поехать с нами… — крикнул Уилл, всей душой желая помочь её горю, но лодочник покачал головой.

— Он может сесть в лодку, но тогда лодка останется здесь, — сказал он.

— Но как она потом найдёт его?

— Не знаю.

— Обратно мы вернёмся этим же путём?

— Обратно?

— Мы вернёмся. Мы пойдём в земли мёртвых и вернёмся обратно.

— Не этим путём.

— Тогда каким-нибудь другим, но вернёмся!

— Я увёз туда миллионы людей, и никто ещё не вернулся.

— Значит, мы будем первыми. Мы найдём дорогу назад. А поэтому, лодочник, будь добр, будь сострадателен, позволь ей взять с собой дэмона!

— Нет, — ответил он, качая старой головой. — Это не правило, которое можно нарушить. Это закон, как вот этот… — Нагнувшись, он зачерпнул горсть воды, наклонил ладонь, и вода снова вылилась из неё. — Это такой же закон, как тот, что заставляет воду литься обратно в озеро. Я не могу наклонить руку и заставить воду взлететь вверх. И так же не могу отвезти её дэмона в земли мёртвых. Плывёт она или нет, а он должен остаться тут.

Лира ничего не видела, зарывшись лицом в кошачью шёрстку Пантелеймона. Но Уилл увидел, как Тиалис, сойдя со стрекозы, приготовился броситься на лодочника, и сам уже почти готов был сделать то же; но старик, заметив это, повернул свою древнюю голову и сказал:

— Как ты думаешь, сколько веков я уже перевожу людей в земли мёртвых? Думаешь, если меня можно было бы чем-то поранить, я уже не был бы ранен? Думаешь, люди, которых я везу, с радостью едут со мной? Они сопротивляются и плачут, пытаются подкупить меня, угрожают мне и дерутся — и ничто не помогает. Жаль, сколько хочешь, ты не можешь меня ранить. Лучше утешь дитя — она поедет — и не обращай на меня внимания.

Уилл не мог на это смотреть. Лира совершала самый жестокий поступок в своей жизни, ненавидя себя, ненавидя то, что делает, страдая за Пана, вместе с Паном и из-за Пана. Она пыталась опустить его на холодную тропинку, отцепляла его когти от своей одежды, и всё плакала, плакала, плакала… Уилл закрыл уши, не в силах слышать эти горестные звуки. Она отталкивала от себя дэмона, а он всё плакал и льнул к ней.

Она могла бы повернуть назад.

Она могла бы сказать: нет, это плохая идея, нельзя этого делать.

Она могла бы остаться верной узам сердца, узам жизни, связывавшим их с Пантелеймоном, решить, что это главное, а остальное выкинуть из головы…

Но не могла.

— Пан, так ещё никто не делал, — дрожащим шёпотом произнесла она, — но Уилл говорит, что мы вернёмся, и я клянусь тебе, Пан, я люблю тебя, я клянусь, что мы вернёмся, я вернусь, береги себя, милый мой, с тобой всё будет хорошо, мы вернёмся, и если мне всю жизнь, каждую минуту придётся искать тебя, я не перестану, я не успокоюсь, о, Пан, милый Пан, я должна, я должна…

Она оттолкнула его, и он, грустный, напуганный и замёрзший, съёжился на грязной земле.

Уилл не мог понять, каким он был животным. Чем-то совсем маленьким, детёнышем, щенком, беспомощным и забитым существом, таким несчастным, что он казался воплощением самогого несчастья. Он не спускал глаз с лица Лиры, и Уилл видел, что она заставляет себя не отворачиваться, не избегать чувства вины. Он восхищался честностью и смелостью Лиры, ему было дико и больно видеть, как они расстаются. Казалось, даже воздух между ними был наполнен разрядами чувств.

И Пантелеймон не стал спрашивать, зачем это, потому что знал; он не спросил, любит ли Лира Роджера больше, чем его, потому что знал честный ответ и на этот вопрос. И он знал, что если он заговорит, она не устоит — и дэмон держался тихо, чтобы не расстраивать человека, который его покидал, и оба они теперь делали вид, что им не будет больно, что совсем скоро они снова будут вместе, и что всё это к лучшему. Но Уилл знал, что девочка вырывает своё сердце из груди.

Она шагнула в лодку; под её маленьким весом та едва качнулась. Она села рядом с Уиллом, не отводя взгляда от Пантелеймона: тот, весь дрожа, стоял в глубине причала. Но когда лодочник отпустил железное кольцо и взмахнул вёслами, маленький дэмон-собачка беспомощно просеменил к концу причала, тихонько стуча когтями по мягким доскам, и встав там, смотрел, просто смотрел… лодка отошла от берега, и причал и постепенно растаял в тумане.

И тогда Лира закричала так отчаянно, что крик её отдался эхом даже в этом приглушённом и застланном туманом мире — но, конечно, это было не эхо, а вторая её часть, отозвавшаяся из земли живых Лире, уходившей в земли мёртвых.

— Моё сердце, Уилл… — простонала она, приникнув к нему вся в слезах, с искажённым от боли лицом.