Янтарный телескоп

Мулефа долго обсуждали её слова, вспоминая различные легенды, хронологии и упоминания о сраф-ветре, но всё впустую. Они помнили только, что сраф всегда шел от звезд. Наконец мулефа спросили, что может предложить Мэри.

— Мне нужно понаблюдать еще. Я хочу выяснить, движется ли сраф все время в одну сторону или меняет направление, как ветер, днем и ночью. Поэтому я должна какое-то время пожить наверху, чтобы сравнить движение срафа днём и ночью. Мне будет нужна ваша помощь, чтобы построить специальный навес, где я могла бы спать: нам действительно нужно больше наблюдений.

Мулефа сразу же предложили ей построить всё, что нужно. Они умели управляться с лебедкой, и кто-то тут же придумал простой способ транспортировки Мэри наверх, чтобы избавить её от опасного подъема. Они быстро собрали материалы и охотно приступили к работе: связывали и стягивали верёвки, приносили всё, что могло понадобиться ей на её наблюдательном посту.

После разговора со старой парой в оливковой роще отец Гомес потерял след. Он потратил несколько дней, опрашивая всех и ища хоть какие-то нити, но женщина как в воду канула.

Безрезультатные поиски утомляли, но он знал, что всё равно не бросит свою миссию, распятие на шее и винтовка за спиной служили молчаливым подтверждением его намерения довести дело до конца.

У него ушло бы больше времени, если б не прихоть погоды. Он находился в мире, где было жарко и засушливо, и его всё сильнее мучила жажда. Увидев влажный след на вершине скалы, он решил подняться и проверить, нет ли там родника. Родника там не оказалось, там оказалось окно в мир деревьев со стручками-колёсами, где только что прошёл дождь. Так отец Гомес узнал, куда ушла Мэри.

Глава двадцать один. Гарпии

И Лира, и Уилл проснулись в тягостном ужасе, как приговорённые утром казни.

Титалис и Салмакия ухаживали за своими стрекозами, кормили их мотыльками, которых заарканили у ямтарной лампы, висевшей над бочонком с маслом на дворе, и мухами, которых вырезали из паутин, поили водой из оловянной миски. Леди Салмакия, увидев лицо Лиры и Пантелеймона, прижавшегося к её груди маленькой мышкой, оставила свои дела и пошла с ней поговорить. А Уилл вышел из избушки прогуляться.

— Вы ещё можете передумать, — сказала Салмакия.

— Нет, не можем. Мы уже решили, — со смесью страха и упрямства в голосе ответила Лира.

— А если мы не вернёмся?

— Вам идти не обязательно, — напомнила Лира.

— Мы вас не покинем.

— Ну а если вы не вернётесь?

— Значит, мы умрём, делая важное дело.

Лира промолчала. Раньше она не обращала особого внимания на леди, а вот теперь, в дымном свете нафтовой лампы, всего на расстоянии протянутой руки от себя, на столе, она увидела её чётко и ясно. Её лицо было спокойным и добрым — не красивым, не хорошеньким, а именно таким, какое приятно увидеть, когда тебе больно, грустно или страшно. В её спокойном, низком, выразительном голосе чувствовалась нотка смеха и радости. Лира не помнила, чтобы ей в жизни кто-нибудь читал книжки перед сном, рассказывал сказки, пел песенки, а потом целовал на ночь и гасил свет. Но теперь ей вдруг подумалось, что если на свете есть голос, который может окружить заботой и согреть любовью, то это такой голос, как у леди Салмакии, и в её сердце шевельнулось желание когда-нибудь иметь собственного ребёнка, качать его, баюкать и петь ему таким же голосом.

— Ну, — сказала Лира, сглотнув комок в горле и передёрнув плечами.

— Посмотрим, — ответила леди и отвернулась.

Поев чёрствый лепёшек с горьким чаем — всё, что могли предложить им хозяева — дети поблагодарили их, взяли рюкзаки и отправились через ветхий городишко к озеру. Лира оглянулась вокруг, ища свою смерть — он, конечно, был тут как тут, вежливо шёл чуть впереди, но не хотел подходить ближе, хотя то и дело оглядывался, чтобы проверить, идут ли они за ним.

Небо застилала мрачная мгла, превращая день в сумерки. Зловещий туман вставал столбами над лужами на дороге, клочьями льнул к ямтарным проводам, как истостовавшийся влюблённый. Навстречу путникам не попадались люди, только несколько смертей, но стрекозы радовали глаз, яркими точками мелькая в сыром воздухе то тут, то там, словно сшивая его невидимыми нитями.

Вскоре путники добрались до края поселения и пошли вдоль медленно текущего ручья, пробираясь сквозь голые колючие кусты. Иногда слышалось хриплое кваканье или всплеск, как будто они потревожили какую-то амфибию, но по дороге они видели только одну жабу размером со ногу Уилла, похоже, покалеченную: она только и могла, что натужно дёргаться боком. Она лежала на тропинке и пыталась отползти, глядя на них так, будто знала, что они хотят сделать ей больно.

— Милосерднее было бы её убить, — сказал Тиалис.

— Откуда вы знаете? — возразила Лира. — Может, ей, несмотря ни на что, ещё нравится жить.

— Если убьём её, то заберём её с собой, — сказал Уилл. — Она хочет остаться здесь. Я уже достаточно убил живых существ. Может быть, даже грязная гнилая лужа лучше, чем смерть.

— Но если она страдает? — сказал Тиалис.