Январь, 1837 год

– Сашок, на посошок, иди домой, – (так называл иногда Макс Искандера уже на русский лад). – Я никого ни в дальнем, ни в ближнем зарубежье стола не вижу. Ты, похоже, перепил коньяка с чаем, – отмахнулся Максим, участливо хлопнул его тяжёлой рукой по плечу и отвернулся, казалось тогда, насовсем.

Наверное, вечер прошёл бы как всегда, шумно и весело, если бы одному из ребят не взбрело в голову просто выключить свет.

– Мальчишки! – раздались в темноте упрёки сокурсниц и тут же дружно подчинились, когда над большим бронзовым подсвечником заходила рука с зажигалкой. Вскоре дрожащий свет пополз по потолку с лепниной, по стене с портретами классиков литературы, освещая русые головы ребят, высвечивая девушек, хихикающих и шелестящих обёртками конфет.

Сидящая напротив Сарула вдруг вскочила из-за стола, потрясённая чем-то.

– Посмотрите туда, в дальний угол, где висит потрет Пушкина и Натали! – вскрикнула она, растерянно выглядывая из темноты.

– Вот это цаца, – горячо дыша, засопел Макс Искандеру в ухо.

Все оглянулись и откровенно затихли. Перед ними из темноты плавно вырисовывались очертания той незнакомки. Усилившееся ровное пламя свечи полутонами освещало её лицо. Нежные очертания бледного лица были воистину прекрасны. Эти полуопущенные веки, глаза, не выражавшие ничего, кроме тоски, в точности повторяли портрет «Натали» неизвестного художника того, пушкинского, времени.

– «Она была не тороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех…» – заворожено процитировал Макс стихи Пушкина, приподнимаясь из-за стола.

– О да, мой друг, – подхватил Искандер и закончил последней строкой: – «Всё тихо, просто было в ней…»

Неизвестно, сколько это длилось бы, если бы одна из девушек не вскочила и не включила свет…

…Проплывающий по салону трамвая свет проявлял лицо незнакомки, и Искандер глядел на неё с замиранием сердца.

– Сударь, заплатите за проезд… – всё кряхтела между ними кондуктор.

Трамвай остановился, дверцы плавно открылись, холодный осенний воздух с шумом проезжавших машин заполнил салон. Она, на прощание вскользь взглянув на него, растворилась в проёме двери. Искандер рванулся следом, но дверь трамвая безжалостно сдвинулась перед ним.

«Эй, водитель, останови», – хотел крикнуть он, но голос его сковал ворвавшийся с улицы холод, и он только прохрипел: «Натали», припадая к мокрому стеклу всем телом.

– А ну, заплати за проезд! – прижимала его к поручням толстая бабка-кондукторша, держала его за рукав пальто, тут же командуя водителю:

– Не открывай, езжай дальше, этот заяц какой-то странный, даже не сопротивляется.

Он больше не видел её. Да и не искал с ней встреч. Полагался на судьбу: а может быть, когда-нибудь столкнётся среди толпы людей, где-нибудь в центре города, на площади, или на мосту над чернеющей рекой. Где этот фиолетовый трамвай и кондуктор в нём с бейджиком на груди «Арина Родионовна», эти мрачновато-сонные люди с того трамвая, куда они тогда уехали? Как он оказался на остановке «Парк Пушкина» и где потерял перчатки? И недавно, стоя у окна, поймал себя на мысли, что всё время думает о ней.

– Иса Масих! – приветствовал его Макс, встречаясь в коридоре. – Опять чего-то надумал? По глазам твоим басурманским вижу! – явно нарывался он с утра на стычку с Искандером. Максу стало скучно, хочется свежей крови. Каким-то невообразимым образом он чувствовал: что-то назревает, что-то вызревает в уме его друга. Колкостями своими как бы подталкивал: ну, давай, друган. Запрягай своих коней, и – в степь, потешимся, покуражимся.

– Да, кстати, тебя здесь какой-то бородатый дядька искал, с твоей зелёной тетрадкой в руке. Когда я попытался забрать эту тетрадку, он так цыкнул: «Не сметь, холоп, марать это своей рукой. Найди мне его, он мне очень нужен, я требую!» – и восторженно тряс твоей тетрадкой! – басил Макс вслед Искандеру, растопырив во весь коридор свою ручищу, на которой уже повисла медсестра.

Какое-то предчувствие надвигающегося события не покидало Искандера после той встречи. И сегодня утром этот белый, белый как никогда, снег, и свежие следы на нём, и перчатки, что лежали у него на карнизе. Удаляющаяся фигура в офицерском плаще, большой, рыжеволосый, неуклюже ступавший по сугробу человек растворялся в лазоревой дымке. Где-то там, за чугунным забором прозвенел, простучал фиолетовый трамвай. Человек, как показалось Искандеру, позвал его рукой и исчез между ясенями. С минуту ещё Искандер простоял в раздумье, вообще не понимая, что происходит. После некоторого сомнения решился-таки позвонить Максу. Знакомый всем позывной. Эта мелодия, сочиненная им, собственоручно и неплохо наигранная на гитаре, записана на мобильник.

– Слушаю, башкирская морда, – сонно прохрипел в телефоне Макс.

– Макс, послушай, только не бросай опять трубку, – взволнованно заговорил Искандер. – Поверь мне, фиолетовый трамвай есть, он существует, я только что видел его из окна. Он махнул мне рукой и уехал на этом трамвае.

– Кто тебе махнул и уехал на этот раз, Пушкин, что ли? – гоготнул Макс.