«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в.

На эти проблемы накладывалась и другая. Европейцами, приехавшими в Россию раннего Нового времени, она воспринималась как весьма экзотическая страна, этакий Новый Свет (только расположенный на другом конце света от открытых Колумбом Индий). И здесь как нельзя более кстати будет тезис, сформулированный российским историком-антиковедом В.М.Тюленевым. Он указывал на необходимость «преодолеть традиционный функциональный подход современных историков к произведениям исторической прозы, перестать видеть в них исключительно поставщиков информации и оценивать античного или средневекового историка (в нашем случае – писателя эпохи Ренессанса и раннего Нового времени. – В.П.) только по его «честности», «непредвзятости», «аккуратности в отборе информации». «Представляется более важным, – продолжал далее исследователь, – что каждый писатель, бравшийся за перо историка, обладал некоторой суммой взглядов на прошлое и настоящее, философией истории, исходя из которой, он и организовывал исторический материал (выделено нами. – В.П.)…». Более того, «замалчивание» какой-либо информации, событийная путаница, «сгущение красок» оказываются в этой связи не столько проявлением «непрофессионализма» историка (в нашем случае мемуариста, автора записок о Московии. – В.П.), сколько суммой его методов, с помощью которых он конструировал собственный исторический мир (в нашем случае свой собственный образ России. – В.П.)…»[71].

Говоря о «конструировании» образов, другой отечественный исследователь, А.И. Миллер, касаясь создаваемых в сознании книжников-интеллектуалов картин окружающего мира, «ментальных карт», отмечал, что «мы знаем, что они (ментальные карты. – В.П.) тенденциозны, знаем, что оптика наблюдателей во многом предопределена господствующими дискурсами (той самой «философией истории, которой как основным критерием для отбора первичного материала при написании своего труда руководствовался его автор и о которой писал В.М. Тюленев. – В.П.)…» [72].

Таким образом, говоря об образе России, который создавали в своих сочинениях европейские путешественники, купцы и дипломаты XVI в. (и тем более интеллектуалы, работавшие с текстами очевидцев и никогда не бывавшие в Московии), мы должны учитывать, во-первых, тот факт, что их описания в большей или меньшей степени тенденциозны и носят ярко выраженный субъективный характер. Во-вторых же, не стоит забывать о том, что степень и характер тенденциозности их, этих описаний, определялись господствующим в европейском сознании на момент создания последних «дискурсов» идеями (той самой «философией истории»). Одним словом, европеец, приезжая в Россию, уже имел в своем сознании определенную ментальную «матрицу», некие ожидания, которые предстояло соотнести с тем, что он увидит на самом деле. Механика же этого процесса соотнесения ожиданий и реальности определялась соотношением массы факторов, объективных и субъективных (вплоть до того, что отношение европейца к московитам могло определяться успехом или неуспехом его миссии – при благоприятном исходе отношение могло быть положительным, при неблагоприятном – негативным).

Пожалуй, едва ли не главным создателем пресловутой «философии истории» по отношению к Московии можно считать имперского дипломата С. Герберштейна, дважды, в 1517 и 1526 гг., побывавшего в Москве с дипломатическими поручениями от дома Габсбургов и написавшего под впечатлением от увиденного знаменитые «Записки о Московии»[73]. Как писала отечественный историк А.Л. Хорошкевич, «его (Герберштейна. – В.П.) «Записки» содержат разнообразную информацию о внутренней и внешней политике Великого княжества всея Руси, экономическом развитии и быте окружавших или входивших в него народов, общественной мысли и культуре»[74]. «Записки» имперского дипломата, впервые увидев свет на латинском языке в 1549 г. (sic!), быстро стали тем, что сегодня называют «бестселлером», и в последующем неоднократно переиздавались как на латинском (в 1551, 1556 и 1557 гг.), так и на других языках – немецком (первое, авторизованное издание вышло в 1557 г.), итальянском (впервые в 1550 г.), английском (частичный перевод был сделан в 1555 г.). Хороший слог, обилие самой разнообразный информации, претензии на объективность ее передачи – все это сослужило «Запискам» хорошую службу. Они не были первым сочинением о России раннего Нового времени, но именно они задали тон последующим описаниям Московии европейцами, заложив основы той самой «матрицы», о которой шла речь прежде.