«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в.

И на что еще стоит обратить внимание в этой грамоте, так это на то, что в ней указывается общая численность казенных пищальников в Ярославле – без двух человек сотня. А ведь Ярославль – город не на «литовской» или «ливонской» «украинах», не на казанском рубеже, да и от «берега» (оборонительный рубеж по Оке против крымских татар, который начал обустраиваться с конца пеервого десятилетия XVI в., с постепенным охлаждением русско-крымских отношений после смерти Ивана III) он тоже находился на приличном расстоянии. Однако ж правительство Василия III сочло необходимым иметь здесь в составе гарнизона сотню пехотинцев, вооруженных новомодным оружием. Логично было бы предположить, что «казенные» пищальники как отдельная категория служилых людей, обученных обращению с ручным огнестрельным оружием, в начале XVI в. появляется во многих русских городах, в особенности в пограничных, и в немалом количестве. И если мы обратимся к источникам, то легко найдем подтверждение этого тезиса. Так, Псковская 3-я летопись в одном из своих списков сообщала, что в 1510 г., когда Василий III наложил свою тяжелую руку на Псков, великий князь «прислаша с Москвы пищальников казенных 1000 и воротников»[137]. Пускай псковский книжник и преувеличил число прибывших из Москвы государевых служилых людей – «огненных стрелцов», но тем не менее даже несколько сот ратников, вооруженных ручницами, – сила по тем временам весьма внушительная, и ведь при этом московский гарнизон отнюдь не остался без пищальников!

Стоит также заметить, что при Василии III появляются и конные пищальники, которые, надо полагать (в силу особенностей тогдашних ручниц/аркебуз), являлись ездящей пехотой. О конных пищальниках, учрежденных Василием, сообщал, к примеру, Павел Иовий («Basilius etiam Scloppettariorum equtitum manum instituit»[138]), написавший свое сочинение о далекой и таинственной Московии, творчески переработав рассказ русского дипломата Дмитрия Герасимова, побывавшего в 1525–1526 гг. в Риме с посланием от Василия III к папе Клименту VII. Причина, по которой появились конные пищальники-«склопеттарии», вполне очевидна. С. Герберштейн, имперский дипломат, дважды бывший в России во времена Василия III, писал, характеризуя военные обычаи московитов, что «в сражениях они (московиты. – В.П.) никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро [и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними]…»[139]. Между тем опыт войн с ливонцами и Великим княжеством Литовским в начале XVI в. показал, что отличная московская конница, вооруженная традиционным набором оружия – луком, саблей, кавалерийским топорком и копьем, в столкновениях с неприятельскими ратями, состоящими из трех родов войск (как это было в упоминавшейся уже битве на Серице или под Оршей в сентябре 1514 г.), нуждается в поддержке собственного «наряда»-артиллерии и пехоты, вооруженной огнестрельным оружием. И решение проблемы – посадить пищальников наконь для того, чтобы они поспевали за конницей и в нужное время оказывались в нужном месте, напрашивался сам собой.

Отметим также, что тот же Герберштейн сообщал и о том, что практика найма иностранных наемников при Василии III была сохранена, и в бытность его, Герберштейна, в Москве у великого князя на службе было полторы тысячи пехотинцев из разных стран, поселенных в отдельной слободе[140]. Часть из них, видимо, осталась на русской службе после 1-й Смоленской войны 1512–1522 гг., когда, готовясь ко 2-му походу на Смоленск, Василий III через посредство некоего саксонца Шляйница, «человека», перешедшего на сторону московского государя литовского князя Михаила Глинского, сумел нанять в Германии, Чехии и Италии отряды немецких пехотинцев-ландскнехтов и всадников, итальянских и немецких инженеров и закупить осадные машины[141]. Другую часть составили, очевидно, бывшие пленные жолнеры, взятые русскими в ходе войны. Один из таких наемников, некий Войцех, в июне 1534 г. бежал в Литву (и на допросе сообщил весьма любопытные подробности боярских свар и котор, начавшихся вскоре после смерти Василия III, своей властью и авторитетом сдерживавшего боярские распри, – по его, Войцеха, словам, «бояре велики у великой незгоде з собою мешкают и мало ся вжо колко крот ножи не порезали»[142]).