«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в.

Но, быть может, парадная «стойка» по случаю приезда иноземных гостей высокого ранга или строевой смотр, на котором проверялось искусство владения стрельцами их главным оружием, пищалью, не требовали наличия у них прочего вооружения — «белого» или какого-либо иного? И в загородной поездке сабля и топор вовсе не являются обязательными предметами путника, чего не скажешь о пищали? Быть может, есть иные свидетельства, которые дают нам иную картину? Да, такие свидетельства есть. Например, в приписываемом венецианскому дипломату Франческо Тьеполо сочинении «Рассуждение о Московии» (которое датируется в широком промежутке между 1560 и 1580 гг.) сказано, что московские пехотинцы прежде «все обыкновенно были лучниками, но теперь по большей части владеют аркебузом» и что «они не носят ни копий, ни другого оружия, кроме меча и кинжала» («solevano esser tutti Arcieri, ma ora per la maggiori parte adoprano l’Archibugio. Non portano pica, о altra arme, salvo che la spade, e pugnale»)[510]. Правда, судя по всему, Тьеполо (или тот человек, который написал это «Relazione») сам в Московии не был и скомпилировал свое сочинение на основе записок, донесений и пр., оставленных теми, кто в Москве побывал. Поэтому особый интерес представляют свидетельства очевидцев. Пожалуй, едва ли не самое известное из них, ставшее чуть ли не хрестоматийным и в котором дается подробное описание оружия рядового стрельца, содержится в памфлете уже упоминавшегося нами неоднократно прежде Дж. Флетчера. По его словам, московский стрелец, помимо ружья (его описание в изложении Флетчера мы уже приводили выше), был вооружен также топором, который он носил за спиной, и саблей (в оригинале фраза звучит следующим образом: «The Strelsey or footeman hath nothing but his piece in his hand, his striking hatchet at his backe, and his sword by his side»)[511].

Несколько забегая вперед, отметим, что в классическом русском переводе записок Флетчера стрельца вооружают самопалом (с чем можно согласиться), саблей (аналогично) и бердышом[512]. Однако использованный Флетчером термин «striking hatchet» скорее можно перевести как «секира» или «боевой топор», нежели как «бердыш», поэтому полагать, что в его записках зафиксирован факт вооружения стрельцов бердышами, было бы ошибочным, и ошибка эта основана на неверном переводе оригинального текста.

Любопытную информацию сообщает Станислав Немоевский. Шляхтич, человек наблюдательный и любопытный, писал, что не у каждого стрельца есть сабля, но все они имеют секиры (не бердыши!) с темляками («szabla nie u kazdego, ale siekiera na temlaku drewalna»)[513]. Подчеркнем, что Немоевский писал свой дневник начиная с 1606 г. и дополнил свои записи описанием Московии и обычаев московитов в следующем, 1607, году, т. е. спустя два десятилетия после Флетчера. Его свидетельство особенно важно и интересно для нас тем, что он неоднократно встречал московских стрельцов, и не только во время торжественной «стойки» и иных подобных церемоний. При этом Немоевскому были хорошо знакомы бердыши, и то, что он не называет их в качестве дополнительного вооружения московских (и не только) стрельцов, весьма, на наш взгляд, симптоматично

Итак, главный предмет вооружения московского стрельца — пищаль, а вот что касается остального, то ни сабля, ни топор, ни тем более копье (рогатина или сулица) или пресловутый бердыш вовсе не являются обязательными и отмечаются далеко не всеми очевидцами. С чем это связано? Осмелимся предположить, что, с одной стороны, это связано с особенностями стрелецкой службы, а с другой — с их происхождением. Пищаль (или, как указывал С. Немоевский, ружейный ствол и замок) стрельцы получали от казны, и, как уже было отмечено выше, за ее утрату они несли прямую ответственность. Что же касается холодного и древкового оружия, то оно казной не выдавалось, и стрельцы (в особенности, судя по всему, на первых порах) были вольны приобретать себе такое оружие для самообороны по своему вкусу и привычке.