Япона коммуна, или Как японские военнопленные построили коммунизм в отдельно взятом сибирском лагере

И теперь, когда крепкие, молодые и веселые японцы стали приезжать на работу, русские женщины-шахтерки начали проявлять к ним возбужденное внимание. А с японской стороны к ним был не меньший интерес. Молодые японцы уже больше года были оторваны от женщин, но если прошлой зимой им было не до любовных романов и секса, то теперь…

– Эй, брат, ты не знаешь? Эстакадница Маруся уже занята, она любовница шахтера Кооно.

– Канатчица Аня влюбилась в забойщика Оцукаву.

– Лебедчица Тома – симпатия люковщика Хэйджимо. Я видел, как они в обнимку ушли в глубину забоя…

Слухи, сплетни, разговоры на эту тему до ночи не затихали в бараках.

– Кооно, будь мужчиной, расскажи, как тебе с Марусей? Неужели у русских «мадамов» и правда волосы в том месте такие же русые и шелковые, как на голове?

– Боже мой, если я смогу переспать со Светой, я не пожалею, что попал в русский плен!

– Слушайте, братья! Вчера на Второй шахте во время перерыва опять отключили свет, и лавщик Тимура сидел на бревне, ничего не делал…

– Снова эти разговоры о работе! Прекрати! Сколько можно?

– Нет, нет, слушайте! Он сидел на бревне, вокруг темень, конвейер не работает. И вдруг к нему со спины тихо подкрались люковщицы Нина и Зина, схватили его за руки с двух сторон!

– Нина и Зина? Неужели? И что?

– Ну, ты же знаешь, какие люковщицы силачки! Они его так схватили, он не мог пошевелиться!

– Так, интересно…

– Не перебивай, сука, слушай! Потом они расстегнули ему штаны, залезли туда руками и стали ругаться: «Фу! Боже мой! Какой у японцев маленький член! Черт возьми, епёнать!» Но тут от их рук – ну, ты сам понимаешь, что случилось. Они ужасно обрадовались и стали спорить между собой: «Я первая!» – «Нет, я первая!» – «Нет, я первая, я мужской член во рту уже год не держала!» – «А я два года!» Но пока они так ругались, вдруг включили свет – вы представляете, какая открылась картина?!

Все расхохотались.

Однажды вечером после ужина Юдзи сидел в штабе батальона. Неожиданно молодой ефрейтор Сигемото, только что вернувшийся с работы на лесном складе, робко заглянул в дверь:

– Добрый вечер, сержант Ёкояма, можно войти?

– Входи, Сигемото, добрый вечер.

Он, низко кланяясь, подошел к Юдзи:

– Сержант Ёкояма, у меня к вам большая просьба. Но я не знаю, могу ли обратиться…

– Не стесняйся, говори, в чем дело. Я постараюсь помочь тебе, ведь мы земляки и ровесники.

– Спасибо. Вот моя просьба. – Он робко достал из кармана измятую бумажку и сказал: – Прошу вас перевести это письмо на русский язык.

Прочитав письмо, Юдзи ответил:

– Гм, Сигемото… Это же любовное письмо. В кого ты влюбился?

Он покраснел.

– В Зину…

– В Зину с лесосклада?

– Да, – сказал тот, краснея еще больше. – В нее…

– Понятно. Но понимаешь, Сигемото, ведь твое письмо написано стихами. А я никогда не писал стихов по-русски. Не знаю, справлюсь ли я с такой сложной задачей.

– Ёкояма-сан! Я не смею вас утруждать. Но если вы попробуете…

– Ладно, ладно, иди. Я попробую.

Юдзи взял ручку и стал переводить его стихи на русский язык:

Если луна превратится в зеркало,
Я смогу всю ночь смотреть
На твое милое и любимое лицо!
Если ветер коснется листвы за окном,
Я тут же услышу в нем твой нежный голос…

На следующий вечер Сигемото радостно вбежал в наш штаб.

– Ёкояма-сан! Благодарю вас! – еще больше закланялся он. – Я добился цели! Прочитав мое письмо, Зина залилась слезами от радости! Ура! Спасибо вам!

И, сказав это, Сигемото подарил Юдзи целый кисет махорки.

29

Пурга мела трое суток, но к утру четвертого дня перестала. Небо прояснилось и стало голубым и прозрачным, без единого облачка.

Скрипя валенками-катанками по свежему снегу, лейтенант-казначей Лысенко со своей помощницей Татьяной прошли через караульное помещение и направились к штабу батальона. У входа в барак лейтенант Лысенко, пожилой обстоятельный украинец, стряхнул рукавицей снег со своей овчинной шубы, веником обмел валенки, потом вошел к японцам и сказал:

– Доброе утро, товарищи! Как дела? Ночью была сильная пурга, вы хорошо спали?

С тех пор как жизнь в лагере стала меняться к лучшему, кое-что изменилось и в манерах русских офицеров. Они почти перестали кричать и грязно ругаться и даже усвоили японскую манеру никогда сразу не говорить о делах.

– Спасибо, господин лейтенант. А как вы? Как ваш сын Виктор?

Виктор, очень живой и смышленый мальчик, учился в начальной школе и, как все дети русских офицеров, часто бывал в русском штабе.

Лысенко польщенно улыбнулся.

– Растет! – гордо сказал он. – Знаете, мне кажется, что из-за этой пурги Дед Мороз никак не мог найти к вам дорогу и приехал только сегодня на рассвете.

– Что? Какой Дед Мороз? – спросил комбат Якогава.