Япония эпохи Мэйдзи

Коршуны, целый день парящие над городом, не живут в ближних окрестностях. Их гнезда далеко, на голубых вершинах высоких гор; но большую часть своего времени они занимаются ловлей рыбы и покражами с задних дворов. Они совершают внезапные и стремительные налеты на сад; их зловещий покрик — пи-ёрооёроо, пи-ёрооёроо — от рассвета до заката время от времени раздается над городом. Из всех пернатых созданий они, без сомнения, самые наглые — еще наглее, чем даже их собратья-грабители ворбны. Коршун камнем падает из поднебесья, чтобы умыкнуть карпа из корзины торговца рыбой или пирожок из руки ребенка, и стрелой мчится обратно к облакам, прежде чем жертва грабежа успеет наклониться за камнем. Отсюда поговорка: «Он выглядит таким изумленным, будто коршун выхватил у него абурагэ». Совершенно невозможно предугадать, что коршун может счесть достойным похищения. Например, девочка-служанка моего соседа пошла на днях на реку, вплетя в волосы нитку мелких алых бусинок, сделанных их рисовых зерен, сваренных и окрашенных особым оригинальным способом. Коршун спустился ей на голову, вырвал и проглотил эту нитку бус. Чрезвычайно интересно кормить этих птиц мертвыми крысами или мышами, пойманными за ночь в расставленные ловушки, а после утопленными. Как только мертвая крыса оказывается на виду, коршун тотчас же камнем падает на нее с небес, чтобы унести прочь. Иногда какой-нибудь вороне удается опередить коршуна, но, чтобы сохранить свою добычу, эта ворона должна быть крайне проворной и успеть вовремя укрыться в лесу. Дети распевают такой куплет:

Тоби, тоби, майтэ мисэ!
Асита но ба ни
Карасу ни какуситэ
Нэдзуми яру.

Коршун, коршун, покажи, как ты танцуешь,

И завтра вечером,
Пока ворóны не прознали,
Я вынесу тебе крысу.

Под танцем подразумевается то, как коршун покачивает крыльями в полете. Это движение поэтично сравнивается с грациозным покачиванием майко — танцовщицы, когда она, раскинув руки, подобно парящей птице, плавно помахивает широкими рукавами шелкового кимоно.

В лесу за моим домом имеется многочисленная колония ворон, но генеральный штаб всевороньего войска находится в сосновом бору, на землях старинного замка, который виден из моих передних комнат. Наблюдать, как ворóны ежевечерне, в один и тот же час, все дружно летят домой — весьма занятное зрелище, и народное воображение нашло ему забавное сравнение с суматохой, царящей, когда народ бежит на пожар. Им объясняется смысл песенки, которую дети поют воронам, возвращающимся в свои гнезда:

Ато но карасу саки инэ,
Варэ га иэ га якэру кэн,
Хаё индэ мидзу какэ,
Мидзу га накя яродзо,
Аматтара ко ни ярэ,
Ко га накя модосэ.

Отставшая ворона, поспешай поскорей,

Не то я приду поджигать твой дом.
Поспешай и неси воду тушить его.
Если нет воды, я тебе дам ее.
Если же воды слишком много, отдай ее вороненку.
Если же у тебя нет вороненка, отдай ее мне.

Конфуцианство, как представляется, узрело в вороне добродетель. В японском языке есть поговорка «карасу ни хампо но ко ари». Смысл ее сводится к тому, что ворона исполняет свой долг хампо перед родителями — дословно: «долг хампо перед родителями существует в вороне». «Хампо», если переводить буквально, означает «вернуть кормление». Говорят, что молодая ворона вознаграждает своих родителей за заботу тем. что, когда входит в силу, кормит их. Другой конфуцианский пример почтительности к родителям дает голубь. Существует поговорка «хато ни санси норэй ари», что значит «голубь сидит на три ветки ниже родителей», или дословно: «голубь должен соблюдать этикет трех веток».

Крик дикого голубя ямабато, который я слышу из леса почти ежедневно, — это самый сладостно-печальный звук, который когда-либо доходил до моих ушей. Крестьяне Идзумо говорят, что птица произносит слова, приведенные ниже с чем, по-видимому, трудно не согласиться, когда прислуши ваешься к ним, зная, что ей приписывают:

Тэтэ
поппо,
Кака
поппо,
Тэтэ
поппо,
Кака
поппо,
Тэтэ…

«Тэтэ» — это «детское» слово, которое означает «папа», «кака» — «мама»; а «поппо» в речи младенцев означает «грудь»[120].