Япония эпохи Мэйдзи

Дикие певчие камышовки — угуису — часто услаждают летние дни своим пением; иногда они оказываются очень близко к дому, привлеченные, очевидно, трелями моего домашнего певца в клетке. Угуису очень распространены в этой провинции. Они обитают во всех лесах и священных рощах в окрестностях города, и не было случая, чтобы в своих поездках по Идзумо в теплое время года я не услышал их пения, доносящегося из какого-нибудь тенистого уголка. Угуису сильно разнятся между собой. Есть угуису, которых можно приобрести за пару иен, однако великолепно обученный, выращенный в клетке певец может обойтись не менее чем в сто.

Любопытное поверье об этом изящном создании я услышал не где-нибудь, а в маленьком деревенском храме. Последователи школы нитирэн-сю утверждают, что тельце мертвой угуису не коченеет, так как эта птичка-невеличка привержена их вере и всю свою жизнь распевает хвалу «сутре лотоса высшего закона», — точно так же, говорят они, и их тела после смерти останутся идеально гибкими. Это в некотором смысле важно. Дело в том, что японский гроб совершенно не похож западный гроб. Это удивительно маленький кубовидный ящик, в который покойника помещают в сидячем положении. Как тело любого взрослого человека может быть помещено в такой маленький объем, для иностранцев остается загадкой; при трупном окоченении работа по помещению тела в гроб трудна даже для досин-бодзу, профессионалов по части ритуальных услуг.

XIV

Мне как-то очень уж полюбилась моя тихая обитель. Ежедневно, вернувшись домой после завершения своих педагогических трудов и сменив учительскую форму на бесконечно более удобные японские одежды, я нахожу более чем достаточное вознаграждение за тяготы пяти учебных часов в простом удовольствии посидеть, подогнув под себя ноги, на тенистой веранде, с которой открывается вид на сады. Старинные стены сада, покрытые мхом под самый свес черепицы, местами обрушившийся, как мне кажется, не пропускают никакого шума городской жизни. Здесь не слышится никаких звуков, кроме птичьих трелей, стрекота сэми и — через долгие ленивые промежутки — одиноких всплесков нырнувшей лягушки. Но эти стены укрывают меня не только от городских улиц, а от чего-то значительно большего. За ними — гул преобразованной Японии — страны телеграфов, заводов, газет, пароходов, а внутри них царит полное умиротворение природы и витают грезы шестнадцатого столетия. Очарование необычности присутствует в самом воздухе, в котором неуловимо ощущается нечто незримое и сладостное; возможно, это магически-призрачное присутствие давно почивших дам, похожих на тех, что мы видим в старинных книжках с картинками, — они жили, когда всё здесь было еще совсем юным. Даже в летнем свете — играющем на причудливых каменных формах, дрожащем на листве долго и любовно взращиваемых деревьев — присутствует нежность призрачной ласки. Это сады прошлого. Будущему они будут известны только как грезы, творения забытого искусства, очарование которых не будет способен воспроизвести ни один гений.

Жильцов рода человеческого здесь, похоже, не боится ни одно живое существо. Маленькие лягушки, отдыхающие на листьях лотоса, почти никак не реагируют на мое прикосновение; ящерицы загорают на солнце на расстоянии вытянутой руки от меня; водяные змеи бесстрашно скользят через мою тень; целая филармония сэми настраивает свой оглушающий оркестр на ветке сливы над самой моей головой; богомол бесцеремонно устроился прямо у меня на колене. Ласточки и воробьи не только строят свои гнезда на моей крыше, но даже залетают в мои комнаты безо всякой опаски — одна ласточка даже слепила гнездо под потолком ванной комнаты, а ласка таскает рыбу прямо у меня на глазах, без какого-либо зазрения совести. Дикая угуису сидит на ветке кедра возле окна и в порыве вольного вдохновения вызывает моего солиста в клетке на певческое состязание. И всегда сквозь золотистый воздух, из зеленого полусумрака горных сосен, подобно журчанию ручья, доносится до меня печальный, ласковый и очаровательный покрик ямабато:

Тэтэ
поппо,
Кака
поппо,
Тэтэ
поппо,
Кака
поппо,
Тэтэ…

Ни у одного европейского голубя нет такого покрика. Тот, кто, впервые услышав голос ямабато, не испытает ранее ему неизвестного сердечного трепета, едва ли заслуживает возможности проживать в этом счастливом мире.