Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Питер, который прожил в Японии около десяти лет и свободно говорил по-японски, легко общался с японцами. В Киото многие его знали — он был одним из лучших учеников дзенского наставника, а кроме того, был широко известен как музыкант и часто появлялся на радио и телевидении. Но иногда, конечно, он сталкивался с японцем, который ничего о нём не знал и с удивлением глядел на высокого, широкоплечего, светлого, голубоглазого западного человека, который говорил по-японски с киотским акцентом и понимал тончайшие оттенки смысла. Если вместе с Питером был и я, этот японец мог снова расслабиться, поскольку я знал японский кое-как и совсем не был приспособлен к восточной обстановке. Иногда Питер брал меня с собой на встречу с друзьями, и тогда мы разнообразили свою жизнь прогулкой на мотороллерах. У Питера был мотороллер марки «Голубь», небольшой и изящный по сравнению с моим рычащим «Кроликом». Питер не позволял мне ехать слишком близко от него, заявляя, что ему мешает громкий рёв моего мотора. Как-то, когда мы отправились в горы близ Киото, он замедлил ход, чтобы я поравнялся с ним, и спросил, не хочу ли я посетить отшельника. Мы свернули на узкую горную тропу и вскоре достигли храма на вершине горы. Маленький буддийский храм состоял из двух зданий, окружённых высокой стеной с крепкими воротами. Было очень тихо, только ветер шелестел в соснах и певчая птица выводила длинную трель. В воротах открылось окошечко, и я увидел лицо молодого монаха.

— Это отшельник?

— Нет, его слуга; этот отшельник не может жить один.

Монах, или послушник, которому было лет шестнадцать, открыл ворота, поклонился и предложил нам войти. Судя по всему, он знал Питера и приветливо оскалил железные зубы, когда его знакомили со мной.

— Ян-сан, — сказал Питер, — тоже ученик дзенского наставника.

— Пожалуйста, заходите, — сказал послушник и повёл нас в храм.

Раздвижные двери открылись, и из-за них нам улыбнулся и поклонился человек лет тридцати.

После того как нам подали чай с лепёшками, отшельник рассказал мне, что принадлежит к школе Тэндай и что поклялся провести семь лет в храме, не покидая его, и вот уже четвёртый год он здесь. Оказалось, что он неплохо говорит по-английски, и Питеру не пришлось переводить.

— И чем вы здесь занимаетесь? — спросил я.

— Наставник дал мне программу, — сказал тэндайский отшельник, — и я строго её придерживаюсь. Мой день начинается в четыре часа утра и заканчивается в одиннадцать вечера. Я медитирую, работаю в саду, изучаю английский язык, пою сутры и немало времени занимаюсь церемонией огня.

Впоследствии я наблюдал эту церемонию, в которой огонь занимает лишь малую толику, а сама церемония состоит из множества тщательно разработанных жестов и действий (таких, например, как переставление предметов на алтаре), которые следует выполнять с предельной сосредоточенностью. Если выполнить церемонию с полной отдачей и рвением, объяснил отшельник, наступает умиротворение, которое, в свою очередь, усиливает прозрение.

— Вы помните историю о зеркалах? — спросил Питер. — Когда-то вы мне её рассказывали — о тэндайском наставнике и придворной даме.

Отшельник кивнул.

— Вас не затруднит рассказать её снова? Мой друг приехал в Японию чему-нибудь научиться, но пока немногого достиг. Возможно, ваша история ему поможет.

Отшельник рассмеялся.

— Вероятно, ваш друг приехал, чтобы углубить себя. Я правильно выразился? Углубить?

Питер сказал, что правильно.

— М-да, — сказал отшельник. — Слушая истории, вы вряд ли себя углубите, о чём и сами прекрасно знаете. Разве что история случайно придётся на тот момент, когда ваш разум будет раскрыт. Тогда возникает слабое дуновение прозрения, а если вы в это время чем-то занимаетесь, прозрение может сохраниться и даже усилиться. Но я готов рассказать эту историю.

Он позвал молодого монаха, который принёс чашки, доверху полные рисом и солёными овощами, ещё один чайник с зелёным чаем и поставил всё это на красные лакированные столики.