Япония, японцы и японоведы

Сегодня, спустя девять лет, я снова без колебаний подписался бы под этими строками. В осенние дни 1991 года именно такие искренние патриоты России как Валентин Федоров, Сергей Бабурин, Николай Павлов и другие проявили твердость и решительность в защите национальных интересов России. Опираясь на широкие слои общественности, они дали жесткий отпор проискам безответственных, беспринципных дельцов-карьеристов, захвативших тогда в свои руки бразды российской внешней политики. В результате сговор японских политиков с прояпонской агентурой, засевшей как в МИД России, так и в МИД СССР, провалился. Взрыв общественного недовольства поведением А. Козырева, Г. Кунадзе и других мидовских японофилов оказал отрезвляющее воздействие как на Горбачева, так и на Ельцина и побудил их в беседах с прибывшим в Москву японским министром иностранных дел Накаямой воздержаться от принятия скоропалительных решений, на которые рассчитывала японская сторона. Решение вопроса об уступке Южных Курил Японии оказалось отложенным на неопределенное время, что стало ясным сразу же по возвращении Накаямы из Москвы в Токио. Это был, несомненно, успех российских патриотов в их борьбе за недопущение уступок японским территориальным домогательствам. Меня тогда этот успех, конечно же, обрадовал - ведь я также считал себя участником борьбы в защиту Курил от японских посягательств.

Между тем мое финансовое положение в Токио ухудшалось день ото дня. Не располагая дотациями из государственного бюджета России и не получая финансовой помощи от каких-либо состоятельных частных спонсоров, редакция "Правды" перестала высылать за рубеж валютные переводы на поддержание деятельности своих зарубежных корреспондентов. Осенью 1991 года корпункты "Правды", существовавшие в более чем 40 странах мира, стали закрываться один за другим, а собственные корреспонденты газеты начали возвращаться в Москву. Вскоре и я получил из Москвы уведомление руководства газеты о том, что по причине прекращения в дальнейшем валютных переводов из Москвы в мой адрес мне надлежало рассчитаться по всем долгам с японцами, распродать все редакционное имущество, свернуть работу корпункта и покинуть Японию к тому моменту, когда все денежные средства будут исчерпаны.

Печальной была для меня работа по ликвидации корпункта "Правды" в Токио. Ведь я же создавал этот корпункт тридцать четыре года тому назад, в 1957 году. Жалко было за бесценок распродавать и мебель, и оборудование рабочего помещения, и автомашину. Японцы к подержанным вещам относятся с большим предубеждением, а потому наглецы-оценщики предлагали за все, что имелось в корпункте, какие-то смехотворные цены, хотя и мебель и прочая утварь смотрелись, на мой взгляд, вполне прилично.

В эти же ноябрьские-декабрьские дни было много у меня прощальных встреч с моими японскими друзьями и знакомыми. Когда о закрытии токийского офиса "Правды" сообщили некоторые из токийских газет, то в корпункт стали приходить репортеры для выяснения причин моего отъезда из Токио. Таить мне от них тогда было нечего: тяжелое финансовое положение старейшей и до последнего времени самой престижной советской газеты, оказавшейся в опале у нового руководства страны, воспринималось тактичными японцами с пониманием и видимостью сочувствия на лицах, хотя в их сочувствии я, естественно, не нуждался и сочувствию этому не верил.

Вспоминается мне больше другое. Запрет, наложенный в то время ельцинистами на деятельность КПСС, и превращение "Правды" из органа Центрального Комитета партии в обыкновенную коммерческую газету сняли с меня как представителя этой газеты все прежние обязательства партийного порядка. В последние месяцы и недели своего пребывания в Токио я уже не чувствовал себя связанным теми жесткими нормами "особых отношений", которые сложились в предшествовавшие десятилетия между КПСС и КПЯ. Не было у меня больше за спиной Международного отдела ЦК КПСС, предписывавшего мне, как и другим зарубежным собкорам "Правды", выдерживать в своих статьях и своих отношениях с компартией Японии ту политическую линию, которая проводилась кремлевским руководством. И это позволило мне в конце своего пребывания в Японии не обращать особого внимания на капризы руководства КПЯ и общаться свободно со всеми теми японскими коммунистами, которые в свое время были исключены из КПЯ за свои дружеские чувства к Советскому Союзу и заклеймены партийным руководством как "раскольники", "ренегаты" и "советские агенты".

Так, я с благодарностью принял в те дни приглашение группы друзей видного деятеля японского коммунистического движения Сиги Ёсио, исключенного из КПЯ в начале 60-х годов за свои дружественные связи с КПСС и Советским Союзом, участвовать в их собрании, посвященном его памяти (Сига умер тремя годами ранее).