Япония. В краю маяков и храмов

Звонок мобильного — это Косида. Говорит в трубку что-то очень вежливое. Что-то про время своего приезда за мной. Но я, с этими их словесными выкаблучиваниями, плохо понимаю суть:

— Косида, горе мое, скажи по-человечески, чего ты хочешь!

Секундное молчание в трубке.

— Я хочу, чтобы ты была через пять минут у ворот замка, потому что я уже за тобой выезжаю, и попробуй мне только опоздать, чудовище!

Коротко и ясно!

Выбегаю и вижу за два метра от меня останавливающуюся вишневую «тойоту» Косиды. Из передней дверцы выходит Сакураи и смеется, глядя, как я бегу через дорогу: «Лезь в машину, только осторожно, не пугайся, там у нас кавара». «Кавара» — значит «черепица». Меня вовсе не удивляет, что эти красавцы загрузили на заднее сиденье гору черепицы, — они еще и не то туда грузят. Лучше с разбегу не плюхаться! Памятуя о черепице, сажусь в машину аккуратно. Из полутьмы раздается вежливое: «Добрый день». Ой, так «кавара», значит, не черепица, а фамилия! «Это господин Кавара, начальник архитектурного отдела мэрии Канадзавы, — тихо говорит Сакураи с переднего кресла. — Он французский знает, так что вот…» Хорошо хоть, я на него не села с разбегу! Еще б задавила начальника, блин.

По дороге заезжаем в маленький храм. Зачем — не знаю. Священник с женой надстроили в правом углу здания маленькую жилую комнатку с видом на город, и на море, и на храмовые кварталы внизу. Сумерки, в окна лезут голые ветки с тяжелой хурмой. Хотела бы я иметь дачу с такой вот высокой башенной комнаткой и с такой вот панорамой… Свешиваюсь вниз — прямо под окнами торчат столбики старого храмового кладбища. Нет, не хочу. Наверное, я не философ и комната с панорамой на кладбище — не для меня.

Вечером сваливается положенное в таких официальных мероприятиях действо — совместный с работниками мэрии поход в ресторан. Там мне наконец-то удается как следует рассмотреть господина Кавару (пишется иероглифами — Кахара, а какого черта читается Кавара, никто не знает, даже он сам).

Господин Кавара… Средних лет, общительный и какой-то… Я таких японцев еще не видала. Наглый взгляд мужчины-европейца, низкие европейские скулы и внутренняя ирония. Нескрываемая, но и не проявленная ни в чем конкретно. Людей с такими лицами любят отбирать в актеры для детективных фильмов. Обычно — на роль сыщиков. Кого-то он мне мучительно напоминает. Кого-то из знакомых. Не могу понять кого. Может, он никкей? (Так здесь называют людей, у которых лишь один из родителей японец.) Нет, вряд ли… Просто подолгу торчит в Париже. А это накладывает отпечаток. Его французский? В принципе — кошмарен. Но для японца — весьма и весьма. По крайней мере, он вполне способен объяснить на нем все, что ему требуется. Открытый наглый взгляд. Усмешка… Мы сидим через стол — друг напротив друга, и в нашем разговоре есть что-то от очной ставки. Странная откровенность вопросов и уклончивость ответов, исковерканный французский и призрак Парижа.

И черные крокеты из кальмара и его чернил — кто не ел, тот много потерял, потому что после поедания оных все зубы становятся черными. В полумраке и сигаретной дымке — зрелище не для слабонервных. Рядом со мной сидит молодой парень с некрасивым, но сильным, как будто рубленым лицом. Жесткие волосы растрепаны.

— Ваш футбол теперь на подъеме, — важно сообщает он мне.

— Ты футбол любишь?

— Ага, ужасно люблю.

— Я тоже в детстве на воротах стояла!

— Как тебе наш Косида?

(Вечно и во всем выручающий меня, временно обучающийся у Сакураи канадзавец и работник местной мэрии Косида теперь сидит где-то далеко!)

— Косиду я люблю.

— Добрый, правда?

— Добрый…

— Смотри, осторожнее, он у нас «ахо».

— Кто такой «ахо»?

— Это человек, не такой как все.

— Это плохо или хорошо?

— Кому как… Но вообще-то, это не очень лестный эпитет.

— Если кто не «ахо», значит, он обычный, а это скучно.

— Ну да, может быть… Кому как!

— Я не знаю, что это будет, — задумчиво говорит Сакураи Каваре, — тут такая история: бирманский монах еще, может, приедет. Изучать японскую архитектуру. Мало того, что с этой красоткой по универовскому двору пройти нельзя, — у всех мальчишек глаза выпадают… Так еще и бирманский монах со своей желтой хламидой. Когда-то у меня была нормальная мастерская. А теперь она постепенно превращается в…

Он испуганно косится на меня.

— Сэнсэй, вы хотели сказать — превращается в зоопарк? — подсказываю.

— Вот-вот, — улыбается он, — почти что!