Япония в раннее Средневековье VII-XII века. Исторические очерки

Семидесятые годы отмечены бурным количественным ростом исследований средневековой истории Японии, в том числе VII–XII вв. Характерной чертой этих исследований стало усилившееся дробление тематики, сочетающееся, однако, с попыткой переосмыслить накопленный материал на базе резкого роста интереса к методологии и истории исторической науки. Наряду с сомнениями в познавательной ценности исторической науки, выражающими кризис буржуазной историографии, внутри последней существует отчетливое стремление к защите истории как науки, реализуемое, однако, с субъективно-идеалистических позиции. Остается сильным и желание создать комплексную универсальную историю, не выходящее за рамки конструирования многомерных структур человеческого общества [149].

Во второй половине 70-х — начале 80-х годов на первый план стало выдвигаться формирующееся в японской буржуазной медиевистике направление «новая социальная история», появление которого отражает общую черту развития современной буржуазной историографии, переориентировавшейся на междисциплинарный подход к истории. Последнее отвечает и стремлениям японских историков, осознающих невозможность создания целостной истории в узких рамках изучения поверхностно-политических событий жизни правящих кругов. Поэтому сторонники «новой социальной истории» остро критикуют политическое, а также социально-экономическое направления современной японской буржуазной историографии, где по-прежнему сильны традиции позитивистского метода. По той же причине они призывают использовать опыт французской буржуазной историографии, где междисциплинарные исследования получили широкое развитие, хотя попытки создания универсальной глобальной истории оказались неудачными именно вследствие абсолютизации вспомогательных дисциплин и методов [170; 60]. В то же время японская «новая социальная история» открыто противопоставляет себя марксизму [292].

Один из основных объектов исследования нового направления — повседневная жизнь народа, в частности крестьянства и других эксплуатируемых слоев населения феодального общества. Это, безусловно, очень важная и вместе с тем наименее изученная проблематика, хотя к ней неоднократно обращались японские специалисты и до конца второй мировой войны, и в последние десятилетия [336; 333; 380; 250; 308]. Характером исследуемого объясняется также резкая и во многом справедливая критика односторонности официальных источников, попытка расширить их круг, в частности, использовать произведения живописи для изучения социальных отношений [294].

Однако критика официальных источников доводится до их отрицания, а призывы к использованию вещественных и изобразительных источников — до степени абсолютизации последних. Социально-экономической истории, изучению объективных материальных условий жизни масс противопоставляется антропологический подход, приводящий к одностороннему освещению истории народных масс. Отмеченные черты в полной мере проявились, например, в монографии Фукуда Тоёхико, выявившего роль развития коневодства и изготовления металлического оружия в мятеже Тайра-но Масакадо (X в.), но рассматривающего проблемы жизни крестьянства вне связи с аграрным строем [414].

Существуют также исследования французских, английских и американских буржуазных авторов, в том числе изданные или переизданные в 70-х годах. Общий подход западных буржуазных авторов к истории феодальной Японии представляет интерес в плане его критического анализа, поскольку так или иначе буржуазные концепции феодализма строятся на отрицании категории «общественно-экономическая формация». Теоретико-методологические проблемы и социологические концепции американской буржуазной историографии Китая и Японии обстоятельно проанализированы Л. А. Березным в тесной связи с практическими целями буржуазных историков [68], поэтому автор данных очерков считает возможным не останавливаться на их содержании.

Датировка японского феодализма западными историками, как правило, не выходит за рамки мнений, распространенных в японской буржуазной историографии: возникновение феодализма чаще всего связывается с установлением самурайского режима в конце XII в. [466; 468; 459]. Преимущественное внимание уделяется ими политической истории и праву, государственным институтам, духовной культуре аристократии, а также вопросам этнической истории. Что же касается введенного в научный оборот фактического материала, то в трудах японских историков его объем по вполне понятным причинам (для них это — национальная история) неизмеримо больше.

* * *