Японский любовник

Девушка на секунду замерла, потом наклонилась, перечитав имя на табличке, и обернулась к нему с удивлением.

— Да, это я. Как видите, я не окончательно умер, — сказал Самуэль.

В итоге они вчетвером сидели на кухне соседнего дома, пили перно и ели багет с колбасками. Клотэр Мартино, низенький и круглый, обладатель громогласного смеха и чесночного запаха, крепко обнял приезжих, и был рад отвечать на расспросы Самуэля, которого он называл mon frère[20], и не уставал наполнять его стакан. Самуэль убедился, что Клотэр был не из числа тех героев, которые расплодились уже после Перемирия. Он слышал про сбитый возле деревни английский самолет, про спасение одного из летчиков, был знаком с двумя сельчанами, которые его прятали, и знал имена остальных. Француз слушал историю Самуэля, вытирая глаза и сморкаясь в тот же синий платок, который носил на шее и использовал, чтобы промокнуть пот на лбу или обтереть жирные руки. «У моего дедушки глаза всегда на мокром месте», — зачем-то пояснила внучка.

Самуэль сказал хозяину, что в Сопротивлении его имя было Жан Вальжан и что несколько месяцев он провел в помутнении рассудка, потому что ударился головой при падении из самолета, но постепенно воспоминания начали к нему возвращаться. В его голове жили размытые образы: большой дом, служанки в черных передниках и белых чепцах, но семью он не помнил. Он думал, что если после войны хоть что-то останется на своих местах, он отправится на поиски своих корней в Польшу, потому что на польском он складывал, вычитал, сквернословил и видел сны; где-то в этой стране должен был стоять дом, запечатлевшийся в его памяти.

— Мне пришлось дожидаться окончания войны, чтобы узнать собственное имя и судьбу моей семьи. В сорок четвертом году поражение немцев уже было предсказуемо, вы помните, мсье Мартино? Ситуация на Восточном фронте неожиданно перевернулась, чего никак не ожидали англичане с американцами. Они полагали, что Красная армия — это банды недисциплинированных крестьян, голодающих и плохо вооруженных, неспособных противостоять Гитлеру.

— Прекрасно помню, mon frère, — подхватил Мартино. — После битвы под Сталинградом миф о непобедимости Гитлера начал рассыпаться, и у нас появилась какая-то надежда. Нужно признать, именно русские сломили моральный дух и хребет немцам в тысяча девятьсот сорок третьем году.

— Поражение под Сталинградом заставило их откатиться до самого Берлина, — добавил Самуэль.

— А потом произошла высадка союзников в Нормандии, в июне сорок четвертого, а через два месяца освободили Париж. Ах! Это был незабываемый день!

— Я попал в плен. Мою группу уничтожило СС, и те мои товарищи, что выжили, получили по пуле в затылок, как только сдались. Я не попался случайно — уходил за едой. А лучше сказать — бегал по окрестным домам в поисках, чем бы поживиться. Мы даже собак и кошек ели — все, что ни попадалось.

Самуэль рассказывал, что эти месяцы войны были для него хуже всех. Одинокий, потерянный, голодный, без связи с Сопротивлением, он жил по ночам, питался червивой землей и ворованной едой, пока в конце сентября его не взяли. Четыре последующих месяца он провел на принудительных работах, сначала в Моновице, потом в Освенциме, где уже погибли миллион двести тысяч мужчин, женщин и детей. В январе, когда русские неотвратимо наступали, фашисты получили приказ избавиться от свидетелей происходившего в лагере. Узников вывели и отправили в путь по снегу, без зимней одежды и питания, в сторону Германии. Тех, кто остался в лагере из-за крайней слабости, следовало казнить, однако эсэсовцы, спеша унести ноги от русских, не успели уничтожить все следы, и семь тысяч узников остались живы. Среди них был и Самуэль.

— Не думаю, что русские шли с целью освободить нас, — объяснял Самуэль. — Войска Украинского фронта проходили рядом, они открыли ворота лагеря. Те из нас, кто еще мог передвигаться, выползли наружу. Никто нас не останавливал. Никто нам не помогал. Никто не предложил и куска хлеба. Нас отовсюду выгоняли.

— Я знаю, mon frère. Здесь, во Франции, никто не помогал евреям, говорю это с великим стыдом. Но подумайте: это ведь были ужасные времена, мы все голодали, а в таких обстоятельствах не до человечности.

— Палестинским сионистам тоже не нравились выжившие в концлагерях: мы были отбросами, непригодными для войны.

Самуэль рассказывал, что сионисты искали молодых, сильных, здоровых людей — отважных воинов, способных противостоять арабам, и упорных тружеников для обработки иссохшей земли. Но одним из немногих воспоминаний о прошлой жизни у Самуэля был полет, и это помогло ему эмигрировать. Он превратился в солдата, летчика и шпиона. Был телохранителем Бен Гуриона во время создания государства Израиль в 1948 году, а еще через год стал одним из первых агентов Моссада.