Японский любовник

Женщина сделала ей знак подождать и застучала плоскими ступнями по коридору в сторону дома шоколадного магната, где находился центр лечения боли. Через пятнадцать минут она вернулась с рюкзаком за спиной, задыхаясь от спешки, которую ее большое сердце переносило с трудом. Кирстен закрыла дверь в квартиру, задвинула засов, тщательно зашторила окна, обернулась к Ирине и приложила палец к губам. Проделав все это, Кирстен передала девушке рюкзак и застыла в ожидании с руками за спиной и заговорщицкой улыбкой на лице, покачиваясь на пятках. «Тебе», — сказала она.

Ирина открыла рюкзак, увидела связки бумаги, перехваченные резинками, и сразу же поняла, что это письма, которые регулярно получала Альма, а они с Сетом так долго искали, — письма Ичимеи. Они не исчезли навсегда в банковском сейфе, как боялись молодые люди; они хранились в самом надежном месте на свете — рюкзаке Кирстен. Ирина поняла, что Альма, почувствовав неизбежность смерти, возложила на Кирстен их сбережение и указала, кому их передать. Но почему ей? Почему не сыну, не внуку, а именно ей? Ирина восприняла этот выбор как посмертное послание Альмы, как способ показать, насколько она доверяла своей помощнице, как сильно любила. Девушка почувствовала, что в груди ее что-то ломается, трескается, как глиняный кувшин, а ее благодарное сердце растет, расширяется, трепещет, словно актиния в морской воде. И от этого доказательства дружбы Ирина ощутила себя таким же достойным существом, каким была во времена своей невинности; призраки прошлого начали отступать, и кошмарная власть отснятых отчимом видео стала уменьшаться до своих реальных размеров: это была только дохлятина для безымянных пользователей, без личности, без души, без силы.

— Боже мой, Кирстен! Представь, я прожила большую часть жизни, боясь того, чего нет.

— Тебе, — повторила Кирстен, указав на разбросанное по полу содержимое рюкзака.

В тот вечер, когда Сет вернулся домой, Ирина бросилась ему на шею и поцеловала с новой радостью, не очень уместной в дни траура.

— Сет, у меня для тебя сюрприз, — объявила она.

— У меня тоже. Но давай начнем с тебя.

Ирина нетерпеливо подвела его к гранитному столу на кухне, на котором лежали связки бумаги.

— Это письма Альмы. Я ждала тебя, чтобы их открыть.

На связках были проставлены номера от одного до одиннадцати. В каждой оказалось по десять конвертов, за исключением номера один, содержавшего шесть писем и несколько рисунков. Ирина и Сет сели на диван и просмотрели письма в том порядке, какой установила их покойная хозяйка. Посланий было сто четырнадцать — одни из них короткие, другие подлиннее, в одних содержалось больше сведений, в других меньше, а подпись оставалась неизменной: «Ичи». Письма из первой связки, написанные карандашом, на клетчатой бумаге, детским почерком, пришли из Танфорана и Топаза и были так почерканы цензурой, что содержание терялось. В рисунках уже намечался лаконичный стиль и четкие линии, отличавшие картину, которая сопровождала Альму в Ларк-Хаус. Чтобы прочитать всю переписку, потребуется несколько дней, но при первом беглом осмотре выяснилось, что остальные письма относятся к разным датам после 1969 года: то были сорок лет нерегулярной переписки с одной-единственной постоянной: все письма были любовные.

— А за фотографией Ичимеи я нашла письмо от января две тысячи десятого года. Смотри: здесь только давние, адресованные в усадьбу Си-Клифф. Где же письма, которые приходили в Ларк-Хаус в последние три года?

— Думаю, это они и есть, Ирина.

— Как это?

— Бабушка всю жизнь собирала письма Ичимеи, приходившие в Си-Клифф, — ведь тем она и жила. А потом, переехав в Ларк-Хаус, она начала с регулярными промежутками отправлять эти письма самой себе в тех желтых конвертах, которые мы видели. Она их получала, читала и сохраняла, как будто они недавние.

— Зачем это могло понадобиться, Сет? Альма была в своем уме. Она не выказывала никаких признаков слабоумия.

— Вот это и есть самое необыкновенное. Ирина, она это делала в ясном уме и с практическим смыслом: поддерживала иллюзию, что великая любовь всей ее жизни еще жива. Эта старуха, на вид как будто бронированная, в глубине души была безнадежным романтиком. Уверен, она и гардении сама себе посылала раз в неделю, и из пансиона сбегала не с любовником: она в одиночку навещала домик на Пойнт-Рейес, чтобы еще раз пережить их былые свидания, чтобы мечтать о них, раз уж с Ичимеи их повторить невозможно.

— Но почему невозможно? Она возвращалась со свидания с Ичимеи, когда случилась авария. Ичимеи приходил в больницу попрощаться, я видела, как он ее целовал, я знаю, что они любили друг друга, Сет.

— Ирина, ты не могла его видеть. Я удивился, когда этот человек никак не проявил себя после бабушкиной кончины, хотя об этом писали в газетах. Если Ичимеи любил ее так, как мы думали, он появился бы на похоронах или принес нам соболезнования на шива. Тогда я решил его разыскать: мне хотелось познакомиться и разрешить кое-какие сомнения касательно бабушки. И сделать это было очень легко: сегодня я съездил в питомник Фукуда.