Японский любовник

Однажды ноябрьским вечером 2002 года Рон Уилкинс нажал кнопку звонка одного из домов в бедном районе на юге Далласа, и Элис открыла ему дверь. Агент узнал девочку с первого взгляда, ее было невозможно ни с кем перепутать. «Мне надо поговорить с твоими родителями», — сказал он со вздохом облегчения, потому что не был уверен, что застанет девочку живой. Был тот счастливый период, когда Джим Робинс работал в другом городе, дома оставались только мать и дочь. Агент показал значок ФБР и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь и прошагал в дом, прямиком в гостиную. Ирина часто будет вспоминать этот момент, словно заново его переживая: черный великан, запах сладких цветов, низкий распевный голос, большие ухоженные руки с розовыми ладонями. «Сколько тебе лет?» — спросил гигант. Радмила уже была под вторым стаканом водки и третьей бутылкой пива, но считала, что контролирует ситуацию. Она выступила с заявлением, что ее дочь — несовершеннолетняя и потому все вопросы следует обращать к ней. Уилкинс оборвал ее взмахом руки. «Мне скоро будет пятнадцать», — ответила Элис еле слышным голосом, точно ее застигли на месте преступления, и негр вздрогнул, потому что его единственной дочери, свету его очей, было столько же. Детство Элис прошло в лишениях, при недостатке белков, она поздно развилась и при своем низком росте и узкой фигурке выглядела намного младше своих лет. Уилкинс подсчитал, что сейчас она смотрится на двенадцать, а на первых появившихся в интернете снимках ей лет девять или десять. «Дай-ка я пообщаюсь с твоей мамой наедине», — смущенно попросил Уилкинс. Но в эти минуты Радмила вступила в агрессивную стадию опьянения; она завопила, что ее дочь имеет право услышать все, что собирается сказать инспектор. «Ведь верно, Елизавета?» Девочка кивнула, словно под гипнозом, не отрывая взгляда от стены. «Мне очень жаль, милая», — сказал Уилкинс и выложил на стол полдюжины фотографий. Вот каким образом Радмила узнала правду о том, что происходило в ее доме в течение более чем двух лет, и отказалась на это смотреть, и вот каким образом Элис узнала, что тысячи людей во всех частях света наблюдали за ее интимными играми с отчимом. Все эти годы она чувствовала себя грязной, плохой и виноватой; увидев фотографии на столе, она захотела умереть. Никакой возможности искупить вину для нее не существовало.

Джим Робинс объяснял ей, что такие игры с папой или с дядями — обычное дело, что многие мальчики и девочки участвуют в них по доброй воле и с благодарностью. Такое случается только с особыми детьми, но об этом никто не рассказывает — это большая тайна, и она не должна никому про это говорить: ни подругам, ни учительницам и уж точно не докторам, иначе люди назовут ее грязной и грешной, она потеряет друзей и останется одна; даже собственная мать от нее откажется, ведь Радмила такая ревнивая. Почему она сопротивляется? Может, нужны подарочки? Нет? Ну ладно, тогда он будет платить ей как взрослой девушке — не прямо ей, а бабушке с дедушкой. Он сам возьмет на себя отправку денег в Молдавию от внучки, а она должна написать им письмо, только ничего не говорить Радмиле: это тоже будет их тайна для двоих. Иногда ее старикам требовался дополнительный перевод: они собирались чинить крышу или покупать козу. Никаких проблем: он ведь парень добрый и понимает, что жизнь в Молдавии нелегкая, хорошо хоть Элис повезло переехать в Америку. Но получать деньги ни за что нехорошо, их придется заработать, уговор? Она должна улыбаться, ведь ей это ничего не стоит, должна надевать одежду, которую выберет он, должна терпеть веревки и железо, должна пить джин, чтобы расслабиться, — с апельсиновым соком, чтобы не обжечь горло; скоро она привыкнет к этому вкусу — что, побольше сахару? Несмотря на алкоголь, наркотики и страх, девочка в какой-то момент заметила видеокамеры в каморке с инструментами — их «домике», куда нельзя было заходить никому, даже маме. Робинс поклялся, что снимки и видео — это дело частное, они будут принадлежать только ему, никто больше их не увидит, он сохранит их на память: эти изображения пригодятся ему через несколько лет, когда она уедет в колледж.

Как он будет по ней скучать!

Фотографии на столе и присутствие незнакомого негра с большими руками и печальными глазами доказывали, что отчим ее обманул. Все, что происходило в «домике», разгуливало по интернету и будет разгуливать и дальше, это невозможно забрать или уничтожить, это останется навсегда. Каждую минуту кто-то будет ее насиловать, кто-нибудь в какой-нибудь точке земли будет мастурбировать на ее страдания. Всю оставшуюся жизнь, куда бы она ни пошла, ее могут узнать. И нет никакого выхода. Этот кошмар никогда не кончится. Запах алкоголя и вкус яблока всегда будут возвращать ее в «домик»; она будет не ходить, а прокрадываться, озираясь через плечо; чужие прикосновения всегда будут вызывать у нее оторопь.