Японский парфюмер

Маленькая уютная комната со скошенным потолком. Здесь царит полумрак. Белые стены кажутся голубоватыми. Тяжелые темно-желтые портьеры задернуты. Я тяну за витой шнур, и ткань тяжело уползает в стороны. Становится светлее. Похоже, никто с тех пор сюда не заходил… везде пыль… В центре просторной комнаты – узкая кровать неполированного дерева, тяжелое тканое покрывало, густо-желтое, в тон портьерам. Пушистый коврик, черная с белым шкурка козленка. Спальня хозяйки. У супругов, оказывается, были разные спальни. Возможно, Ситников храпит. Шкаф во всю стену напротив окна, десятка два изящных латунных ручек. Комод на изогнутых высоких ножках, антик; на центральном выпуклом ящике наивная пасторальная сцена: беззаботный пастушок со свирелью и его юная подружка в кринолинах.

Маленький туалетный столик с зеркалом-триптихом. На нем коробочки, шкатулочки, букетик засушенных цветов в малахитовом кувшинчике, разноцветные стеклянные зверушки – красный носорог, зеленая лягушка, синий страус, черно-белая панда, лиловый бизон.

Две фотографии, в серебряной и деревянной рамках. На одной – Елена и Ситников на фоне зимнего леса или сада: видны деревья и кусты, пригнувшиеся под тяжестью снега. Елена – в легкой светлой шубке, черные волосы красиво рассыпаны по плечам. Ситников – в распахнутом коротком пальто, клетчатый шарф небрежно выбивается из-под воротника. Они держатся за руки, смеются и смотрят прямо в объектив. Спуск нажат, птичка вылетела и мгновение остановилось. Изображение слегка кривое, по диагонали, что вряд ли отвечало замыслу автора. Но не это было главным, а то, что, глядя на эту фотографию, хотелось улыбнуться. Они были такими счастливыми…

На другой фотографии – Елена, сидящая на деревянных перилах веранды загородного дома или дачи. Виден край стола, банка с полевыми цветами – ромашки, розовые гвоздики, ветка цветущей калины. Елена опирается плечом о деревянную балку – загорелая, в открытом сарафанчике на бретельках, волосы собраны в конский хвост. Юная, прелестная и счастливая.

Я поставила фотографию на место.

«Кресло из дворца» с гобеленовой обивкой в углу. На нем две куклы – золотоволосая красавица в голубом парчовом платье и толстый младенец тяжелого пористого каучука, ярко-розовый, в распашонке и ползунках. Сбоку притулился сиротой вытертый порыжевший плюшевый медвежонок, видимо, еще из детства.

Китайский черный лакированный шкафчик со стилизованным вертикальным рисунком – бледно-красные пионы, птички, бабочки и тускло-золотые иероглифы. На шкафчике – тяжелый альбом с металлической застежкой. Я открываю альбом, переворачиваю страницы. Везде Елена: в легком платье, смеется в объектив; Елена, пальмы и море; Елена на лошади, на лице застыла неуверенная улыбка. Видимо, побаивается; Елена с пожилой парой в кафе; Елена в знакомой шубке, румянец во всю щеку, лицо радостное.

Всюду Елена. Бедная Елена…

Я вытащила одну из фотографий, ту, где она серьезна и почти официальна, и – спрятала в сумочку. А вот это интересно! На фотографии две девушки: одна Елена, а другая – незнакомая, видимо, сестра Алина – уж очень они похожи. Я рассмотрела Алину. Выглядит старше и значительнее Елены, строгий неулыбчивый рот, твердый взгляд. Эту фотографию я тоже убрала в сумочку. На всякий случай.

Небольшая картина – яркое голубое море, небо, лодка под парусом с двумя человеческими фигурками, выполнена в нарочитом стиле лубка. Белый ковер на полу. Все вещи изящные и дорогие. Ни блестящей инкрустации, ни нахальной позолоты, ни ярко раскрашенных ваз с искусственными цветами. От белого цвета, который преобладает в комнате, веет чистотой и монашеской кельей. У женщины, которая здесь жила, был хороший вкус. Осиротевшие вещи, пережившие хозяйку…

На тумбочке у кровати я заметила маленькую плоскую коробочку, через прозрачную крышку виден блестящий диск. Я нажала на клавишу и, замерев, стала слушать. Раздались теплые звуки фортепьяно, знакомые аккорды, сердце замерло в сладком предчувствии, и, как всегда, неожиданно, как чудо, возникает ниоткуда сильный чувственный женский голос, экстатически взывающий к Божьей Матери – шубертовская «Аве Мария»! С пластикового футляра смотрела большая чернокожая женщина, красивая нездешней красотой, с гривой вьющихся жестких иссиня-черных волос…

… Я сидела в кресле, потеснив кукол и медвежонка, закрыв глаза. Не хотелось ни двигаться, ни думать, ни спускаться обратно на землю. Гармония, красота и… убийство!

* * *

Я продолжала сидеть в «дворцовом кресле», размышляя и подводя итоги. И препиралась с внутренним голосом.

– Не подлежит сомнению, что Елена боялась кого-то. Согласен? – спросила я. – Значит, убийство?

– Как и всякая версия, имеет право на существование, – важно ответил Каспар. – Аргументируй.

– Я не верю, что Ситников мог…

– Вера – не аргумент! Еще.

– Допустим, у него есть любовница…

– Ну и что? У всех есть. Самцы так самоутверждаются. Не повод для убийства.

– Елена узнала и решила уйти из жизни…

– Ты в это веришь? – хмыкнул Каспар.

– Нет.

– Молодец. Почему?