Японский парфюмер

Зорик с достоинством руководил нашим маленьким девичьим коллективом все пять лет учебы в институте. Потом, к разочарованию своих подопечных, женился на девочке с параллельного курса. Сейчас они за границей и вряд ли вернутся.

И вот – снова неувядаемая Новикова! Сколько же лет ей сейчас? Любимый женский вопрос. Какая разница!

– Катюша, давай пойдем! – У Галки загорелись глаза. – А говорили, она эмигрировала. Пошли, а?

– А билеты? – засомневалась я. – Премьера все-таки!

– Идем, спросим.

Везение было на нашей стороне. Билеты ждали нас в кассе.

– Повезло, – сказала кассирша – Их вернули буквально минуту назад, прекрасные места.

– Неудивительно! – пробормотала Галка, услышав цену. – Я бы их тоже вернула за такие деньги.

– А что мы будем делать целых четыре часа до начала? – спросила я.

– Мне Ритку встречать надо! – спохватилась Галка. – Пошли вместе? И пообедаем у меня, а?

– Пообедаем? – вскричала я. – После «Клеопатры»? Нет, я, пожалуй, заскочу на работу. Там уже решили, что я их бросила.

И мы разбежались до вечера.

* * *

Театр начинается не с вешалки, как принято считать, а со своего особого запаха, еще в вестибюле, – запаха старых декораций, ткани, лаков, старой мебели, мастики для пола. И только после этого наступает черед вешалки. Зрителей было много. Это были в основном люди среднего возраста, просто одетые. Иногда мелькала обнаженная спина и сверкали украшения. Плавное, неторопливое течение толпы, приглушенные речи, при виде знакомых – легкий деликатный возглас. В руках программки и маленькие изящные бинокли. Чувство праздника охватило меня, и я подумала, что сто лет не была в театре… Почему? Компакт-диски, десятки программ на ТВ, Интернет… новое время, новые песни. «А театру три тысячи лет! Или все пять!» – вдруг пришло мне в голову.

Тяжелый, с золотой бахромой занавес, громадная хрустальная люстра, золотые лавровые венки и колосья на балконах, даже запах старой мебели и театральной пыли настраивали на ожидание чуда. Наши места были в третьем ряду, посередине. Мы уселись на мягкие, обтянутые бордовым сукном скрипучие кресла и, радостно возбужденные торжественной атмосферой – негромкими голосами, шелестом программок, звуками настраиваемых инструментов из оркестровой ямы, – переглянулись. Галка вдруг ткнулась лицом мне в плечо и всхлипнула.

– Перестань, – прошептала я, – а то и я сейчас разревусь! С сегодняшнего дня мы не пропустим ни одного спектакля. Поняла?

Галка только вздохнула.

Мягко и неторопливо уплыл вверх занавес. Померк свет люстры. На сцене – гримерная Великой Актрисы. Мужеподобная камеристка Великой Актрисы, толстая и неповоротливая, убирает в шкаф одежду. Стремительно входит Великая Актриса. На ней длинное развевающееся платье. Зал приветствует ее аплодисментами. Несколько человек в первом ряду поднимаются. За ними начинают вставать остальные. Великая Актриса прижимает руки к груди и кланяется. Улыбаясь, ждет тишины.

И начинается действие.

Великая Актриса закидывает свои прекрасные руки за голову и мелодично восклицает:

– Как я устала! Боже мой, как я устала! Домой! Домой! Я была отвратительна сегодня! Просто отвратительна! Молчи! Я знаю! – Жестом она останавливает толстуху, пытающуюся что-то сказать.

– Но, мадам, – говорит камеристка басом, – вас там девушка дожидается.

– Какая девушка? Ты же знаешь, я никого не хочу видеть после спектакля! – Великая Актриса, сверкнув кольцами, прикрывает узкой ладонью глаза. – Пусть приходит завтра! Завтра!

– Я ей говорила, мадам. Но она не уходит. – Камеристка сопит. – Она плачет.

– Плачет? Девушка плачет? Почему же она плачет?

– Не знаю, мадам! – с надрывом отвечает толстуха. – Она не говорит, а только плачет.

– Ну, так позови ее! Пусть войдет!

Великая Актриса грациозно опускается на банкетку, поправляет складки своего красивого платья и замирает, закрыв глаза. Она устала. Но ей не чужды человечность и доброта, а потому пусть войдет плачущая девушка!

Плачущая девушка красивым пируэтом перелетает через пространство сцены и опускается у ног Великой Актрисы, простирая к ней руки. – О мадам! – восклицает девушка рыдающим голосом. – О мадам! Я преклоняюсь перед вашим великодушием! Вы – чудо! Вы – совершенство! Спасибо, спасибо, что вы есть!

У нее миловидное маленькое личико, тонкая фигурка и змеиная грация. Сильный, чуть хрипловатый голос, которым она мастерски владеет, то вскрикивает, то шепчет…

Я потом не могла вспомнить… говорят, бывают предчувствия… до того, как … Я не могла вспомнить, испытала ли я толчок или укол в сердце, был ли знак в виде чихнувшего соседа слева или зазвеневшей хрустальной подвески на люстре у меня над головой… за секунду до появления плачущей девушки!

Я сжала Галкину руку.

– Галка, это она! Наша Диана.

– Которая?

Я фыркнула.

– Молодая!

– Эта? Девушка?

– Ну!

– Ты… уверена?

На нас зашикали.

– Уверена! – прошипела я. – Тише!

Дальнейшее происходило, словно в тумане. Мы не спускали глаз с Дианы. Когда та покидала сцену, мы начинали волноваться – нам казалось, что она исчезла навсегда и уже никогда не вернется.

– Она? – поминутно спрашивала Галка. – Точно?

– Она!