Японский парфюмер

Мужчины переглядываются.

— Кто улетел? — осторожно спрашивает Леонид Максимович.

— Душа… — шепчу я. Некоторое время мы молчим.

— Вы слышали, как щелкнул замок в прихожей? — спрашивает наконец капитан.

— Да.

— А что-нибудь еще, какой-нибудь звук, движение, постарайтесь вспомнить… Звук, движение, голос?

— Да… Я помню… помню… сейчас вспомню… еще что-то… — Я тру ладонью лоб, в голове по-прежнему ни однй мысли. — Не знаю…

— Вспомните, Екатерина Васильевна, как вы вошли в комнату… Вы к чему-нибудь прикасались?

— Нет!

— Вы сразу ее увидели?

— Нет… не сразу! Там было так… странно… неестественно… сильно пахли цветы… запах… сильный тошнотворный запах и жарко… — Я замолкаю, мучительно пытаясь вспомнить… что-то. — И этот яркий свет… как в театре… и листки бумаги на полу…

— Вы к ней прикасались?

— Нет, только приподняла шляпку… Я думала, может, она…

— Что?

— Не знаю…

— Играет?

— Да, да! Все было как в театре.

— И вы приподняли шляпку?

— Да!

— И увидели Зинаиду Метлицкую?

— Да! Нет! Почему… нет! Это не Зинаида Метлицкая!

— А кто?

— Не знаю. Я никогда в жизни ее не видела…

Мужчины снова переглядываются. Потом Леонид Максимович говорит:

— Екатерина Васильевна, Коля отвезет вас домой, хорошо? Примите снотворное и ложитесь. Вам нужно хорошенько отдохнуть. А я позвоню вам завтра, мы встретимся и поговорим, лады? Позвоните подружке, пусть придет, побудет с вами.

Я киваю. Я хочу домой. Я хочу лечь на диван, укрыться с головой пледом и забыться…

По дороге Коля Астахов развлекает меня рассказами о своей собаке, буле по имени Клара. Я едва слышу его. Я отпираю дверь, приглашаю Колю зайти. Он заходит, усаживается на диван, просит, если можно, кофе, так как ему еще предстоит работать. Потом долго ходит по комнате, рассматривает книги в книжном шкафу, компакт-диски, DVD. Выглядывает в окно. Мимоходом заглядывает в спальню, заметив, что снаружи домик кажется совсем маленьким, а внутри — ничего, просторный. Просит разрешения воспользоваться туалетом. Выпивает две чашки кофе и, наконец, откланивается. Я слышу, как щелкает зажигалка — он еще несколько минут стоит на крыльце. Потом — шум мотора, и он уезжает. Все! Финита!

Я не помню, как долго я просидела на диване. Тяжело спрыгнул со шкафа Купер. Он забрался туда, увидев чужого человека. Я вздрогнула. Купер подошел, потерся о мои ноги и сказал «м-р-р-р!»— попросил еды. Я поднялась. В кухне, действуя как автомат, открыла холодильник, достала молоко, поставила на огонь чайник. Посмотрела в темное окно и опустилась на табуретку — колени мои подогнулись, комок встал в горле. Тут же вскочив, я бросилась к выключателю. Стало темно, и я увидела за окном заснеженные деревья и пустую улицу. Больше ничего. Никто не заглядывал в окно, снег в садике был нетронут…

Я вспомнила о письмах воображаемым убийцам. Тонкая ниточка протянулась в моем сознании между этими письмами и женщиной в квартире Зинаиды Метлицкой. Алина, Елена, незнакомая женщина! Кто следующий? Зинаида? Я?

Я бросилась в прихожую, дернула за ручку двери. Дверь была заперта. Я прислонилась спиной к стене, почувствовав ее холод. Меня трясло. Я вдруг припомнила прочитанные в детстве истории из журнала «Вокруг света» о том, что представители некоторых африканских племен, приговоренные шаманом к смерти, ложатся и умирают, как будто их выключили. От силы внушения. Я почувствовала себя дикарем, приговоренным шаманом к смерти.

Память, словно дьявол ее подталкивал, тут же вытащила из своих глубин название романа известного немецкого писателя «Каждый умирает в одиночку!» — любимое присловье Юрия Алексеевича. А потом молоточком забилась мысль: «Третий день, уже третий день!» Они получили письма! Вчера… Избавиться от этой мысли было невозможно. Мозг не реагировал на приказ «стоп!».

Пытаясь отвлечь себя от мрачных мыслей, я перечитала письма мамы и японки Норико. Вяло раскрыла и тут же закрыла книгу американки Памелы Как-Ее-Там. Мне было не до сексуального ликбеза.

Я металась по дому, включала и тотчас выключала телевизор и компьютер, снова готовила чай, хватала на руки сонного Купера, задергивала шторы. Наконец, снова выключив свет, надолго прилипла к окну, рассматривая пустую ночную улицу. Я испытывала уже не страх, а ужас. Я схватила телефон, собираясь позвонить Галке, и с трудом заставила себя отказаться от этой идеи.

Около часа ночи я улеглась. Затаилась в постели, чутко прислушиваясь к шорохам и потрескиваям дома. Сердце судорожно и неровно колотилось в горле…

… Я бежала по длинной, узкой, слабо освещенной гофрированной кишке. Ее тонкие стенки, словно живые, сотрясались мелкой дрожью. По стенам сочилась влага с резким техническим запахом — не то ацетон, не то бензин, со слабым свистом раскачивались в воздухе белесые корни и сыпались с потолка тонкие струйки песка. Я знала, что нужно спешить, я бежала, задыхаясь, нагнув голову, чтобы не зацепить корни, жадно хватая пересохшим горлом горячий воздух.