Японский солдат

Младший унтер-офицер Тадзаки нежно любил ефрейтора Кавагути. Они были земляками, в родной деревне Кавагути был секретарем деревенского кооператива. На этого белолицего парня с гладкой кожей прежде, когда он еще был здоров, было приятно смотреть. Несмотря на трофическую язву на ноге, Кавагути все еще кое-как передвигался, и этим он был обязан Тадзаки — тот постоянно делился с ним едой. Не было случая, чтобы Тадзаки вернулся из джунглей без добычи. Иногда он приносил грибы или побеги папоротника, иногда — мелкие плоды какого-то дерева, похожие на желуди, маслянистые, как земляные орехи, а иной раз находил прозрачных личинок величиной с палец. Этими личинками были облеплены обычно жмыхи саго. Даже когда попадались ящерицы, улитки, головастики или лягушки, наловить которых было не так-то легко, Тадзаки всегда делился с Кавагути. Правда, в последнее время даже Тадзаки не мог найти поблизости ничего съедобного.

— Странно! — заметил Кавагути, разгребая кучу золы в очаге.

— Дурак! Чего странного-то! Было бы странно, если бы такой же дохлый, как ты, огонь не погас, когда на него навалили столько золы.

Говоря это, Тадзаки нащупал в углублении земляной стенки сухую палку и проволоку, продел проволоку в отверстие палки и начал быстро тереть их друг о друга.

— Надо же! Горячая, — сказал Кавагути, пощупав в темноте проволочку в руке Тадзаки. Он поднес к проволоке палочку бездымного пороха. Палочка сразу же зашипела и вспыхнула, рассыпая голубые искры. Кавагути поднес к огню листовку противника (они всюду валялись в джунглях), зажег ее, а палочку поспешно загасил, воткнув в землю. Она очень быстро горела и, если ее тут же не погасить, сгорит сантиметров десять. А без такой палочки нелегко будет добыть огонь — от винтовочного рассыпного пороха толку мало. Поэтому, когда кончились спички, бездымный порох стал просто на вес золота.

Огонь перекинулся с бумаги на хворост, и тесный ров ярко осветился. Полтора метра в ширину и четыре метра в длину, это убежище имело низкое покрытие, так что, выпрямившись во весь рост, человек касался головой потолка. Накат из бревен был устлан листьями и сверху еще прикрыт землей. Разумеется, это сооружение не спасало в случае прямого попадания, но все-таки это было убежище. Недели три назад, когда они его рыли, в роте было еще более двадцати здоровых солдат. Если они теперь сменят позицию, такого убежища им уже, конечно, не отрыть.

Когда в очаге разгорелся огонь, солдаты принесли завернутую в плащ-палатку добычу — к их ногам вывалилась целая груда листьев и трав. Они измельчили все это черными от грязи руками и сложили в котелки, на дно которых Кавагути налил немного воды. Котелки были набиты зеленой массой доверху, но, когда все это сварилось, в каждом котелке оказалось варева лишь наполовину. Это и была порция еды на одного солдата.

— Эй, подай-ка мне горчицу! — обратился Тадзаки к стоявшему позади него солдату, указав на котелок, висевший на стене. Взяв котелок, он вытащил из него красные сморщенные стебли горчицы и по одному опустил в котелки с едой. Дней пять назад у них кончилась соль, поэтому еду приходилось заправлять горчицей, которая в изобилии росла на полях местных жителей. Тадзаки на днях запасся этим добром.

Над огнем Тадзаки повесил двенадцать котелков, по шесть в ряд — на два меньше, чем вчера, потому что ефрейторов Хориэ и Минами они уже не досчитались. Котелки троих из командирской хижины, разумеется, тоже были здесь.

Прошло уже более трех месяцев с тех пор, как в этих котелках не было ни грамма риса. Их перестали снабжать рисом уже давно. Во время боев у реки Преак, месяца четыре назад, солдаты еще получали по двести граммов риса в день. Но с того дня, как сражение было проиграно и им пришлось отступить в джунгли, они не видели ни одного рисового зернышка. В пищу пошли батат и таро, тапиока и кокосовые орехи и даже корни бананов, которые они находили на полях местных жителей. Все это они варили, смешав с ботвой батата и листьями диких растений. Но теперь у них даже и этого не было и они питались варевом из травы и листьев. Вот уже почти десять дней они ели только эту горькую, синюю — будто раствор индиго — похлебку.

* * *

Утро в джунглях начинается пением птиц. Верхушки деревьев уже окрашены рассветом, а внизу, на земле, еще так темно, что можно столкнуться друг с другом. Тем не менее солдаты встают, как только начинают щебетать птицы. Мешкать нельзя — в семь часов появляется противник.

С трудом поднявшись, солдаты рассыпаются по джунглям — справить нужду подальше от жилья, — затем выпивают сваренную накануне травяную похлебку и ждут того часа, когда можно будет различить очертания предметов. И тогда поспешно принимаются за дела.

Сегодня утром им предстояло убрать труп ефрейтора Хориэ. Когда наконец начало светать, труп вынесли из хижины.