Японский солдат

Он служил в доме австралийца, хозяина кокосовой плантации. Согласно местным обычаям, жены туземцев не должны выходить из хижин, поэтому всю домашнюю работу у белых выполняют туземцы-мужчины. Хозяин и хозяйка имели обыкновение зазывать парня к себе в спальню и у него на глазах предаваться любви. Если же он пытался бежать, они находили ему какое-нибудь дело и нарочно не отпускали его. Вспоминая рассказ туземца, Ёсимура не мог отделаться от мысли, что и история, рассказанная Кайби, и то, что возлюбленная поручика Симонса разгуливала нагой в присутствии японских пленных, своего рода расизм, пренебрежение к цветным. Вероятно, им бы и в голову не пришло делать такое на глазах у себе подобных.

Достаточно было взглянуть на выражение лица Симонса и его манеру держаться во время поверки, чтобы понять: он не считает японцев за людей. Младший унтер-офицер Андерсен, постоянно сопровождавший его, вел себя совсем иначе. После ухода поручика он обычно оставался в лагере — распределял работу, раздавал сигареты. В его обязанности входило также выдавать вещи вновь прибывшим. Длинный как каланча, с вечно сползающими брюками, он поручал все дела Кубо, а сам, остановив кого-нибудь из пленных, шутил или учился играть в сёги [9], а то позировал пленному Накамацу, который любил рисовать, или раздавал принесенные из казармы старые иллюстрированные журналы — словом, Андерсен держался с пленными вполне по-дружески.

Точно так же вел себя и санитар Кери, приходивший в лагерь каждое утро. В австралийской армии не существовало, видимо, звания старшего ефрейтора и ефрейтора, погоны носили, лишь начиная с младших унтер-офицеров. Кери принадлежал к числу беспогонников. Он лечил Ёсимуре ноги. В джунглях Ёсимура ходил босиком, поэтому ниже колен ноги у него покрылись язвами. В тот день, когда они прибыли в лагерь, Кери заявился к ним в палатку и спросил, не жалуются ли они на что-нибудь. Жалоб не было. Тогда Кери поинтересовался, нет ли у них кожных заболеваний. Ёсимура хотел было сказать о своих ногах, но, подумав, что это не так уж серьезно, ответил: «Нет». Однако Кери, видимо, усомнился, завернул ему штанину и, увидев покрытую язвами голень, присвистнул. Затем он заставил Ёсимуру снять брюки и приступил к лечению. Марлей, смоченной в спирте, он выдавил все нарывы, затем осторожно удалил пинцетом струпья, спрашивая при этом по-японски: «Больно?!» Это было единственное японское слово, которое Кери выучил в лагере. Пленные часто передразнивали его. Ёсимура подумал, что сестра милосердия из японского Красного Креста вряд ли стала бы возиться с его болячками. А если бы он осмелился обратиться к санитару, тот попросту выгнал бы его из медпункта.

Пленные, побывавшие в австралийском госпитале, рассказывали, что с больными обращались там значительно лучше, чем в японских военных госпиталях. Ёсимуре было даже приятно, когда Кери лечил его. Санитар не казался интеллигентным человеком, но явно был добрый малый. Однажды, бинтуя его ногу, он вдруг спросил: «Хирохито намба ван?» — и взглянул на Ёсимуру. Тот не ответил, так как не понял санитара. Тогда Кери снова спросил: «Тодзио намба ван?» Ёсимуре показалось, что он пытался выяснить, кто в Японии стоит на первом месте: император или премьер-министр. Ёсимура покачал головой. Тогда Кери сказал: «Иес, Хирохито, Тодзио — намба тэн» — и, насупившись, торжественно произнес: «Ю — намба ван». («Вы — номер один».) Ёсимура не знал, что Кери имел в виду императора, поэтому и не понял смысла его слов. Только потом он сообразил, что Кери пытался растолковать ему принцип демократии: уважение личности — превыше всего.

Кери, видимо, постоянно твердил всем: «Вы — номер один», так что эти слова стали крылатым выражением в лагере. Пленные начали поговаривать, что в японской армии очень скверно обращаются с людьми. Понося армию, критикуя ее за варварские порядки, люди в лагере как бы пытались оправдать свой плен.

Ёсимуре все еще не удавалось обрести такое же душевное равновесие, какое отличало старожилов лагеря. Те день-деньской сражались в карты или в самодельные ханафуда [10]. Игра шла на сигареты. На кон ставились пять сигарет — дневной паек. Сдвинув раскладушки, они усаживались на них, скрестив ноги, в одних фундоси, а вечером, когда в палатках становилось темно, переселялись поближе к проволочной загородке и продолжали игру до поздней ночи уже при свете фонарей. Игроков окружала толпа болельщиков — время подъема и отхода ко сну не регламентировалось, — иногда от скуки к ним присоединялся и охранник, ходивший вокруг лагеря по ночам.

В свободное время пленные занимались разными поделками. У всех, кто мог двигаться, на ногах были самодельные сандалии или тэта; из бинтов и марли, полученной от австралийских солдат, все сшили себе дзюбан [11] и фундоси, увлеченно вырезали трубки из корневища кокосовой пальмы, вышивали для австралийских солдат носовые платки, рисовали их портреты, за что получали сигареты и другие подарки.